Ветер странствий.
Заикин был мрачен, как туча. Он ходил из угла в угол и кусал губы от
бессильной ярости. За все годы его спортивной карьеры ему не
приходилось видеть такого бесстыдства. "Сам виноват,-корил он
себя.-Друзья предупреждали, Александр Иванович писал-гляди в оба. А
вот не внял. Польстился на доллары и получил по носу".
За окном бушевал Нью-Йорк вечерний. Грохотал хайвэй - надземная
железная дорога, завывали какие-то сирены и гудки, бесновались огни
реклам. За этим шумом он едва расслышал стук.
Иван Михайлович распахнул дверь в самом воинственном настроении. "Если
Кэрли-набью ему морду", - тотчас решил он.
На площадке стоял располневший среднего роста человек, и добродушная
усмешка светилась на его лице. Единственный глаз его в полумраке,
казалось, излучал какой-то блеск.
- Давид Давидович! - воскликнул Заикин, широко улыбаясь и отступая
назад от неожиданности.- Вот радость-то! Да как ты нашел меня, друг
сердешный?
- На борьбе был, поражение твое видел,- ответил Бурлюк.-Ну и решил
тебя утешить, ибо публика, за исключением самой оголтелой, разумеется,
на твоей стороне. В наших глазах ты вышел победителем, Иван
Михайлович. Стэчер - жулик и судьи - тож.
Напоминание об испытанном позоре снова обожгло Заикина. Он зашагал по
комнате.
- Я расторг контракт, и, ежели он попадется мне под горячую руку, этот
Кэрли, я из него яичницу с ветчиной сделаю. И чего я в этой проклятой
Америке не видал! - продолжал сокрушаться он. - Ведь предупреждал же
меня Александр Иванович. Вот, прочти-ка,- и он протянул Бурлюку письмо
Куприна. "Ты не напрасно боишься Америки,-читал Бур-люк.- Это страна
жулья. Антрепренер выжмет из человека все соки и выбросит. Но зато
там, если понравишься,- только знай собирай доллары, как бабки, а у
тебя этот дар-нравиться-есть в очень высокой степени, да и
изобретателен ты на рекламу. Умные люди подписывают с американцами
очень точные и жесткие контракты..."
- Понадеялся на дар да и получил удар,- хмуро процедил Заикин.-Еще
досель ни разу никто меня не обжуливал, и решил я, что это
невозможно...
- И поплатился,-подхватил Бурлюк.-А здесь, друг мои, мошенники
высочайшей пробы. И не только в спорте.
- Дьявол с ними. Подписал контракт с менеджером Сигаролли. Еду на
Кубу. Не знаешь ли этого Сигаролли?
Бурлюк пожал плечами.
- Все они одним миром мазаны-Сигаролли, Кэрли,-вздохнул Заикин.-За
фисташки душу заложат. - И, заметив, что Бурлюк не понял, пояснил:-
Э-ю Александр Иваныч фисташками деньги называет. Ну, ладно. Расскажи
лучше, как ты.
Давид Бурлюк, один из вождей русского футуризма, друг Маяковского,
поэт и художник, поселился в Штатах недавно. Ветер эмиграции занес его
сначала в Японию, а потом подхватил и швырнул за океан. Познакомил их
Василий Каменский, поэт-авиатор, в те давние дни, когда Заикин еще не
остыл от увлечения авиацией, а Каменский только начинал летать.
Василий Васильевич Каменский был дружен и с Куприным. О том, как
дружили они, "три Казбека", Каменский напомнил в письме Заикину много
лет спустя, уже после войны: "Еще будучи студентом в Петербурге я, как
и все студенты, с ума сходил от Ивана Заикина, да от такого репинского
бурлака, кто уж нам, студентам, напоминал самого Стенюшку Разина.
Так в цирках Петербурга и в Михайловском манеже, где собиралось по
десять тысяч народу, наш любимый борец, бурлак Иван Заикин вызывал на
бой знаменитого на весь мир борца Збышко-Цыганевича, вызывал Ивана
Поддубного, вызывал Луриха-мостовика, негра Билли Чезе, великанов всея
Руси, и у всех у нас на горящих как факелы глазах побеждал.
Арбитром был тогда самый сильный из студентов - "дядя Ваня" Лебедев.
Красавец-парень, сам борец, спортсмен, агитатор (натурой) физкультуры.
Потом мы узнали, что наш богатырь стал авиатором. И даже в Одессе сам
Куприн летал с ним пассажиром на самолете "фарман".
Вскоре я сам стал летчиком (учился в Париже), а потом... поэтом. Так
моя молодость вся была связана с Иваном Заикиным, ибо я всегда любил
спорт во всех видах и успешно им занимался. В Тифлисе, в цирке
Исаковского, в 1915-м году я выступал уж сам на лошади, читая свою
поэму "Степан Разин", и здесь-то я близко сдружился с чудесным Иваном
Михайловичем Заикиным, который в то время принимал самое главное
участие в чемпионате борьбы, где были и Иван Поддубный, и Буль, и
Вахтуров и многие из знаменитых борцов. В это же время в Тифлис
приехал наш любимый писатель Александр Иванович Куприн - большой друг
Заикина и мой. Вот тут-то наша "русская тройка" и загуляла.
Это были такие друзья, что никакое землетрясение нас разделить не
могло. Мы были-три Казбека вечной дружбы, три Куры Кахетинского
вливалось в нас, неразлучных...
Вот тогда мы, я и Александр Иванович Куприн, оценили мудрую могучую
талантливую русскую богатырскую природу Ивана Михайловича Заикина как
представителя народной непобедимой силы...
И раньше, и тогда и долго после имя Ивана Заикина мы все произносили с
русской гордостью и высоким уважением, как и имя Ивана Поддубного..."
"Побольше напиши о Куприне,-напутствовал Заикина Каменский, узнав о
том, что тот собирается диктовать воспоминания.- Он ведь очень любил
спорт, цирк..."
...Бурлюк встряхнулся и развел руками:
- Что тебе сказать? Была, как ты помнишь, и такая троица - я,
Маяковский и Каменский. Ездили всюду вместе, прославляли футуризм,
щеголяли в желтых кофтах, скидывали классиков с корабля современности.
Ну и, как видишь, оказался я за бортом этого корабля.-Бурлюк шумно
вздохнул.-Пересажен на чужую почву и приживаюсь на ней плохо.
Занимаюсь живописью. Стихи писать почти что бросил,- здесь все это ни
к чему. Вот мой последний сборник-"Маруся-сан".-Он осторожно вытянул
из кармана книжицу в бумажной обложке, надписал ее и протянул
Заикину.-Лебединая песня. Возьми на память. Ты ведь мне жизнь спас.
Помнишь?
- Как не помнить,-отозвался Заикин.-Сам еле ноги унес.
В памяти живо, словно было это вчера, а не пять лет назад, всплыл
эпизод, чуть не окончившийся трагически для Бурлюка.
В смутном 1920 году они оказались в Харбине. Заикин выступал в цирке,
а Бурлюк организовал вечера русского революционного футуризма. Вот это
словечко "революционного" в афишах чуть не оказалось для него роковым.
В Харбин сбежалась белогвардей-щина, успевшая кое-как унести ноги от
стремительного натиска Красной Армии. "Революционный футуризм"
подействовал на все это охвостье, точно красная тряпка на быка.
Вечер начался чинно. Заикин, свободный от выступления, сидел в первом
ряду и слушал громокипящее чтение Бурлюка. Тот бросал в зал злые,
накаленные докрасна строфы Маяковского:
Вашу мысль,
мечтающую на размягченном мозгу,
как выжиревший лакеи на засаленной кушетке,
буду дразнить об окровавленный сердца лоскут,
досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий...
Неожиданно в зале раздался пронзительный свист. Из разных концов
полетели выкрики:
- Большевик! Мерзавец!
- Хамское отродье!
- Красный выродок! Бейте его!
Бурлюк невозмутимо оглядел зал и продолжал:
- Хотите - буду от мяса бешеный...
Последние слова потонули в криках и реве. По проходам бежали люди с
искаженными от ярости лицами. Решение было мгновенным: Заикин одним
прыжком перемахнул через барьер и выскочил на сцену. Бурлюк,
побледневший от волнения, пятился назад.
Он встал рядом с ним. "Голыми руками не отбиться,-мельком подумал он,
ища глазами какое-нибудь импровизированное оружие. Поблизости ничего
подходящего не было. Тут взгляд его упал на пюпитр - массивную
металлическую треногу на шесте. Заикин стремительно ухватил его и
размахнулся.
Бурлюк исчез за кулисами. Убедившись в этом, Заикин веско сказал
людям, обступившим его полукругом, но державшимся на почтительном
расстоянии от его "палицы".
- Кто сунется-уложу. Вы меня знаете. Ни один не уйдет.
Багроворожий офицер в кителе со споротыми погонами визгливо крикнул
ему: - И ты, хам, с большевиками снюхался?! Глаза Заикина округлились
от бешенства. Он был страшен.
- Уйди, недобиток, царская вошь!
Заикин крутнул над головой тяжелый пюпитр и двинулся вперед. Люди
бросились со сцены, толкая и давя друг друга. - Да, пропал тогда моя
контракт и гонорар,- усмехнувшись, продолжал Заикин.- В диковину было
мне бегать как зайцу.
- Зато японцы тебя чуть ли не на руках носили,- напомнил Бурлюк.-Марию
Никифоровну, супругу мою, помнишь? Так вот она все вырезки газетные
собирала. Там тебя за сверхъестественного человека почитали, так и
писали: "Заикин - феномен, сверхъестественный человек"... Затащу тебя
к нам непременно, подарим вырезки эти. Мария моя на тебя молится, все
время твердит: если б не Заикин, не его поддержка, мы бы погибли.
- Ну, это зря она так, а к вам я приду беспременно,- ответил он,
внутренне довольный. Что и говорить-было. Семья Бурлюка бедствовала, и
если бы не помощь Заикпна, им пришлось бы туго в этой "стране
восходящего солнца", где Бурлюки обосновались на некоторое время и где
на них смотрели косо, как на всяких чужестранцев.
Ветер странствий носил Заикина по миру. Он рассказывал о своих
поездках Бурлюку, слушавшему его с жадным вниманием: везде Заикину
довелось встречаться с земляками.
В конце 1922 года он совершил триумфальную поездку по Италии. Рим,
Милан, Палермо, Катания, Падуя. Ни одного поражения. Заикин протянул
Бурлюку кину газетных вырезок: "Аванти", "Иль секоле", "Корьере делло
спорт", "Иль мондо", "Иль пополо д'Италиа", "Ло спорт иллюстрато", "Ла
нуова Ита-лиа спортива"... Заголовки через всю полосу, огромные фото,
дружеские шаржи, рисунки "колосса с Волги".
Блистательная победа над чемпионом Италии Карло Ре была вершиной его
итальянского турне. Карло Ре - стройный, быстрый в движениях, очень
техничный борец-был моложе Заикина на восемь лет. Газеты, захлебываясь
от восторга, писали о том, как сорокадвухлетнин Занкин-победитель
Райцевича-в несколько минут расправился со своим молодым, находившимся
в зените славы противником.
- Был я и в Неаполе, навестил Алексея Максимыча Горького на Капри,- с
просветленным лицом вспоминал Заикин.- Душевно он ко мне, ребролому,
отнесся. Только вот каждый раз робею я перед ним: с разными людьми
меня жизнь сталкивала, перед графами, царскими наследниками головы не
клонил, а вот перед ним робею, хоть и свой он, волгарь, и не раз
доводилось у него бывать - ив Арзамасе, и в Питере. Ездили мы на
рыбацкой лодке, на Везувий глядели. Кругом красота, великолепие, а я с
Алексея Максимыча глаз не свожу.
- Да, велик он, светел и мудр,- задумчиво произнес Бурлюк. - И хоть он
меня не очень-то жаловал и за глаза крикуном называл, а кланяюсь я ему
низко, признателен за высокую человечность. Таких людей только Россия
дать может,-убежденно закончил он.
Заикин неторопливо перебирал письма, фотографии, газетные и журнальные
вырезки. Бурлюк склонился над ним, то и дело беря в руки что-либо,
заинтересовавшее его.
- Это где же вы снимались-ты, Куприн и Скиталец?
Заикин наморщил лоб, вспоминая.
- Кажись, в Одессе,- неуверенно произнес он.- А может, в Тифлисе...
- Не тогда ли, когда ты одного моего единомышленника-футуриста мячиком
сделал? - смеясь, спросил Бурлюк.- Помню, Александр Иванович очень
живо рассказывал об этом: подавался вперед, щелкал пальцами, словно
стрелял хлебным шариком.
- Сожалею об этом, но уж больно нахальный был господин,-хохотнул
Заикин.-Кругом приличные люди, а он охальничает, насмехается над
всеми. И обед кончился, а все не унимается. Ну, тогда пришлось его
маленько утихомирить. Швырнул его в угол, после этого он и замолчал.
- Эва, как тебя мотало, - удивился Бурлюк, перебирая вырезки:-
Югославия, Греция, Египет, Германия, Болгария, Чехословакия,
Франция... А в Италии ты, выходит, дважды был.
- Дважды,-подтвердил Заикин.- Потом пригласили на конкурс европейских
борцов. Да нешто это борцы! Всех разложил.
- Все твое жизнеописание тут,- резюмировал Бурлюк.- Если их аккуратно
подобрать - день за днем, месяц за месяцем - роман можно о тебе
написать.
- Это ваше, писательское, дело. А у меня весь этот роман вот где
сидит,-Заикин стукнул ладонью по массивному лбу.- Бывало, как начну
Александру Иванычу рассказывать, тот только слушает да ахает. Не
счесть, сколько разов я с аэроплана падал, сколь меня разным железом
давило. Вот в Осеке, в Сербии городишко есть, поднял я якорь в
двадцать пудов... Глянь-ка, где-то у меня тут газетка есть, прописано
про это.
Бурлюк нашел, наконец, вырезку и стал, смакуя, читать:
"...выступая в цирке Ренслов, взял на правое плечо якорь в 300
килограммов и в течение нескольких минут обходил манеж. Думая бросить
якорь с эффектом, Заикин забыл о том, что у якоря-четыре широкие лапы.
Одна из них полоснула богатыря по левой стороне спины, чуть выше
поясницы. Удар был так силен, что Заикин пятнадцать минут лежал без
сознания. Врачи запретили ему выступать. Но уже на следующий день
атлет был на арене..."
- А что,- самодовольно улыбнулся Заикин.- Сколько уж бился, колотился,
вон, - он быстрым движением задрал рубаху и показал синие рубцы
шрамов, исполосовавшие могучее тело.- А все жив курилка. Видно, мне на
роду написано своей смертью помереть.
- Диковинный ты человечище, - восхитился Бурлюк, продолжая перебирать
стопу бумаг.- Напишу я о тебе непременно. Хотя бы для наших здешних
газет. И портрет твой хочу написать, покамест ты здесь. Согласен?
Заикин качнул головой:
- Для милого дружка и сережка из ушка.
- Э, а вот знакомый почерк. Василий Каменский. Стихи, впрочем, так
себе.- И он нараспев прочитал:
Заикину, взлелеянному Волгой,
Тебе - кого боготворю,
Желаю песни вольной, долгой -
Российскому богатырю.
Ты славен силой непомерной,
Ты весь - размах от океанов,
Ты сын земли единоверный,
Ты великан из великанов!
Легко ты гнешь стальные прутья,
(И даже рельсы гордо гнул) -
Готов воспеть такую грудь я
За сокрушительный разгул...
Бурлюк отложил в сторону стихи и задумался.
- Маяковский-первый поэт новой России, -словно бы обращаясь к самому
себе, заговорил он.- Каменский издает книгу за книгой. А я пробавляюсь
плохой живописью, я здесь никто...
Он как-то сразу весь сник, постарел на глазах. Поднялся и,
сгорбившись, ушел, взяв обещание с Занкина, что тот приедет к нему и
будет позировать. Да, Маяковский стал первым поэтом новой России. А по
Каме плавал пароход, на борту которого была выведена надпись "Василий
Каменский". Поэзия и сами поэты воплощались в пароходы и другие добрые
дела.
Уже после войны в Кишинев пришла открытка с американской маркой.
Бурлюк писал:
"В нашем просоветском рабочем "Русском голосе", верном друге Великой
Страны, прочитал с Мару-сей ваше слово молодым советским спортсменам.
Были растроганы знать, что вы живы и Советская власть заботится о вас.
Счастливы! Наши оба сына воевали в армии США.
С любовью ваш Давид Бурлюк".
В свой последний приезд в Советский Союз Давид Бурлюк привез портрет
Заикина. Он успел закончить его.
