В Париж!
Авиацию импортировали в Россию.
Страна первого в мире самолета Можайского ввозила самолеты из Франции.
Царские сановники с ухмылкой смотрели на эту "забаву". Великий князь
Петр Николаевич, генерал-инспектор русской армии по инженерной части, цедил с вельможной самонадеянностью: "В аэропланы я не верю,
будущность неим принадлежит". Он считал себя провидцем. Но провидцами
были Жуковский, Циолковский, Можайский, Кибальчич, Нестеров, десятки
других гениальных самоучек, верных сынов России, денно и нощно
думавших о ее крыльях, о ее великой судьбе.
Телеграф принес известие из Франции: 25 июля 1909 года Луи Блерио
перелетел Ламанш. В августе в старинном Реймсе состоялась первая
авиационная неделя -
в небо взмыли 37 аэропланов.
Авиация выходила из пеленок. Хрупкие этажерки все настойчивей и
уверенней пробивали путь к облакам. Предприимчивые французы строили
первые самолетные и моторные заводы, открывали пилотские школы.
Только тогда в Россию был приглашен пилот Леганье. В Гатчину, под
Петербургом, на военное поле был доставлен его "вуазен" - "победитель
французских бипланов на состязании в Реймсе- 10 километров в 9
минут",-как рекламировали его афиши.
"В воздухе вдруг мелькнул белый биплан, описал полукруг и тяжело
рухнул. Как передали, свалился в болото. На этом и закончилось это
торжество победителя воздуха",-зубоскалила газета "Россия".
Это было в октябре 1909 года. Неудача постигла и его соотечественника
Гюйо. Знаменитый Латам,. приехавший в Петербург в апреле следующего
года, "пролетел сажен около ста". "'После неудачи с авиатором,
пользующимся всемирной известностью, общественный интерес к
воздухоплаванию упал совершенно",- с горечью констатировали
руководители Всероссийского аэроклуба.
Но в России уже тогда зрели свои Блерио, свои Фарманы и свои Латамы.
Почти одновременно с Всероссийским аэроклубом в 1908 году был
организован: аэроклуб в Одессе. Монтер железнодорожного телеграфа
Михаил Ефимов летом 1909 года поднялся на планере. Он стал первым
инструктором планеризма в Одесском аэроклубе. Он стал первым русским,
взлетевшим в небо родины на аэроплане. Вслед за ним поднялся в небо
Сергей Уточкин-первый русский пилот-самоучка.
Об авиации заговорили в Государственной думе.
- В то время как все страны полетели уже на аэропланах,- возмущался
"левый" депутат Маклаков,- когда частная предприимчивость приняла в
этой области участие, у нас что в этом отношении есть? Еще ни один
человек не летает, но уже изданы полицейские правила против
употребления аэропланов (рукоплескание слева), уже есть надзор...
- Напрасно член думы Маклаков возмущается, что в России никто еще не
летает, а правила об авиации уже установлены,- вылез мракобес и
черносотенец Марков 2-й.- Что же тут дурного? Понятно, что прежде чем
пустить людей летать, надо научить летать за ними полицейских
(рукоплескания справа, общий смех).
Бюджет первых русских аэроклубов складывался из доброхотных даяний.
Царская казна не отпускала им ни копейки. Забота властей об авиации
выразилась в полицейских правилах министерства внутренних дел, которые
вызвали возмущение даже думских деятелей, далеких от левизны.
Предприимчивость и смелость одиночек пробивали дорогу в небо.
"Черноморская столица"-Одесса- оспаривала лавры покорительницы
воздушной стихии у туманного Петербурга. На одно из заседаний
Одесского аэроклуба явился банкир Ксидиас, официально считавшийся его
патроном - покровителем. Встреченный низкими поклонами, он втиснулся в
председательское кресло, откусил кончик толстой сигары и только после
этого кивнул, разрешая продолжать заседание.
Разговоры, собственно, были уже исчерпаны. В кассе клуба лежали пять
тысяч рублей. На эти деньги нельзя было купить даже плохонький "блерио".
- Мы хотели бы обратиться к вам, господин Ксидиас, с просьбой о
субсидии одному из наших спортсменов,- робко произнес вице-президент
клуба отставной генерал Бураков.- Известный конструктор и пилот Анри
Фарман открыл под Парижем первую школу пилотов. Правление считает, что
хорошо бы послать туда на выучку кого-либо...
- А что я лично буду с этого иметь? - лениво перебил его Ксидиас.-
Какой презент?
- Славу, господин Ксидиас,- вставил Уточкин.- Славу покровителя
русской авиации.
- Пусть слава останется при вас, а деньги пря мне,- хихикнул банкир.-
Моя слава - деньги, я их делаю и хочу знать, как и когда они ко мне
вернутся.- Он задымил сигарой и продолжал: - Допустим, я дам тысяч
тридцать-на аэроплан и на обучение. Кто мне гарантирует, что они
вернутся ко мне, эти денежки, хотя бы в голеньком виде, без процентов?
Кто?
- Клуб гарантирует! - выкрикнул Уточкин.
- Я предпочитаю иметь дело с вполне конкретной личностью, а не с
господином, именуемым клуб. Вот ежели я вам дам эти тридцать тысяч,
вернете ли вы их за год, скажем?
Уточкин возмущенно вскочил, вспыхнув, бросил в лицо банкиру:
- Т-тут не аукцион, господин Кссидиас. Речь. идет о славе российской.
Все еще багровый от гнева, он повернулся и вышел, хлопнув дверью.
- Каков темперамент,- ухмыльнулся банкир.- Пылает как факел на
солнышке. На другого человека я бы обиделся, но это же Уточкин, наш
одесский Уточкин.
В кабинете воцарилось неловкое молчание.
- Ну-с, господа авиаторы, давайте кончать,- нетерпеливо заерзал
банкир, видимо почувствовавший, что он пересолил.- Так кто хочет стать
стипендиатом на мои кровные денежки?
Тяжело поднялся Михаил Ефимов и, не глядя на Ксидиаса, толстые пальцы
которого, словно рыцари наживы в доспехах - перстнях и кольцах,-
выбивали дробь по столу, твердо сказал:
- Я готов принять ваши условия, господин Ксидиас.
- Ну вот и отлично. Приезжайте ко мне в контору, составим соглашение.
Поздней осенью 1909 года Ефимов выехал в Париж. Ксидиас ссудил его 30
тысячами франков.
Он стал первым русским в фармановской школе пилотов "Этамп". Уже 25
декабря Ефимов совершил самостоятельный полет, а вскоре этот простой
русский мастеровой установил рекорд продолжительности полета с
пассажиром. Он стал первым, почти не зная французского языка,
схватывая все налету с интуицией гениального самоучки. Учился он без
гроша в кармане: все деньги Ксидиаса ушли на покупку аппарата и плату
за обучение. Перспективы были безрадостными: вечная кабала. Ефимов
решил уехать в Аргентину.
"Нужда с детства мучала меня,- писал он в Одесский аэроклуб.-Приехал
во Францию. Надо мной издевались-у меня не было ни одного франка. Я
терпел, думал: полечу - оценят. Прошу Ксидиаса дать больному отцу 70
руб.- дает 25. Оборвался. Прошу аванс в 200 руб., дают 800 франков.
Без денег умер отец. Без денег Ефимов поставил мировой рекорд. Кто у
нас оценит искусство? Здесь милые ученики уплатили за меня 1000
франков-спасибо им. Фарман дал 500 франков, Больно и стыдно мне,
первому русскому авиатору. Получил предложение в Аргентину. Собираюсь
ехать, заработаю - все уплачу Ксидиасу. Могу приехать на несколько
полетов. За контракт обещаю уплатить 15000 руб., получив 70000 руб.
Если контракт не будет уничтожен, не скоро увижу милую Россию. Прошу
извинить меня. Ефимов".
Дело принимало скандальный оборот. Всесильный банкир вынужден был
уступить. Весной Ефимов приехал в Одессу. Его встречали как
триумфатора. "Фарман" прибыл по железной дороге. Несколько дней ушло
на сборку и опробование мотора. Ефимов волновался, хотя причин для
этого не было: к тому времени он числился в пятерке прославленных асов
мира. На международных соревнованиях в Ницце он пролетел без посадки
130 километров-то было мировым рекордом того времени. За два дня он
налетал более 600 километров - мировой рекорд суммарной дальности
полета. Ему были вручены призы за наименьший разбег с пассажиром и без
пассажира. Эти достижения русского авиатора были тем удивительнее,
что, как писал журнал "Вестник воздухоплавания", "ни для кого уже
теперь не секрет, что Фарман дал Ефимову перед состязаниями в Ницце
свой старый биплан, в то время как все другие французские пилоты
получили по спешно приготовленному для. этой цели биплану нового
образца".
Он поднялся в небо 8 марта. Десятки тысяч одесситов облепили крыши
домов, заборы, деревья, глядя на первый в России полет русского
пилота. Хрупкая стрекоза с жужжанием парила в небе, и тысячи людей
аплодировали смелому авиатору.
Ефимовский "фарман" остался в Одессе. Ксидиас скрепя сердце подарил
его аэроклубу. Воздушную. эстафету принял из рук своего друга Сергей
Уточкин. Он многому научился у Михаила Ефимова за те несколько дней,
которые тот пробыл в Одессе. Эти несколько дней для пытливого,
увлекающегося Уточкина были равноценны многомесячному пребыванию' в
школе Фармана, И уже 13 апреля 1910 года он сдавал экзамены на звание
пилота своим коллегам по аэроклубу.
Они были придирчивы, эти коллеги. И не только потому, что всесильный
Ксидиас выразил свое неудовольствие. Просто "фарман" был единственным
богатством клуба.
Но Уточкин выдержал экзамен блестяще. Он и здесь был первым, сохранив
верность своему жизненному девизу. И Одесса чествовала его-авиатора,
велосипедиста, автомобилиста, яхтсмена, во всем непревзойденного,
всегда бегущего, несущегося, плывущего и летящего впереди. Второго мая
Уточкин летал над Москвой. Так начиналось его турне по 70 городам
России. Это турне финансировал другой банкир-Артур Антонович Анатра,
который рассчитывал извлечь из авиации серьезные барыши и в этом
смысле был куда дальновиднее своего коллеги Ксидиаса. Второго же мая
закончилась первая Авиационная неделя в Петербурге. Среди иностранных
имен - Латам, Моран, Винцерс, Христиане и других-затесалось одно
русское. С иноземными летчиками соперничал Николай Попов. Единственная
летчица, участвовавшая в Авиационной неделе - баронесса де Лярош,-
была ангажирована в Одессу. Женщина-пилот в те времена было явлением
из ряда вон выходящим. И экспансивные одесситы, видевшие полеты
Ефимова и Уточкина, предвкушали пикантное зрелище: трибуны ипподрома и
все окрест залило людское море.
Полиция сбилась с ног, пытаясь навести порядок. Оцепление было смято,
и толпа растеклась по ипподрому. Заикин с трудом пробрался на трибуну
для почетных гостей: пришлось изрядно поработать локтями. Здесь уже
восседали Куприн, его коллега по перу популярный тогда писатель Семен
Юшкевич, редактор газеты "Одесский листок" Навроцкий, полковник
Малевич - содержатель одесского цирка, члены городской думы и местные
богатей.
- Представьте, наши жены летают,- хихикали остряки.
- Господин полицмейстер, вам циркуляром предписано сопровождать
баронессу в воздухе...
- Приятная обязанность...
Возле самолета, который уже выкатили на середину поля, возились
механики. Самой баронессы еще не было. Но вот вдали показалась
процессия, и духовой оркестр по взмаху капельмейстера грянул
"Марсельезу". Полицмейстер недовольно покрутил носом. Заметив это,
Куприн саркастически усмехнулся.
- Что, революцией запахло, господин полицмейстер? Терпите, ничего не
поделаешь, это все-таки гимн дружественной нам державы.
- Терплю, как видите,- кисло отозвался полицмейстер.-Церемониалом
предусмотрено.
- Какова она, баронесса? Небось, пудов на десять? - горя любопытством,
подвинулся к Куприну Заикин.
- Скоро сам увидишь.
Процессия приближалась. У баронессы де Лярош оказалась внушительная
свита. Наконец Заикнн смог рассмотреть и саму летчицу. Это была еще
сравнительно молодая хрупкая женщина в кожаной тужурке и шлеме, из-под
которого кокетливо выбивались пряди белокурых волос. Она поднимала
руки в знак приветствия, и трибуны отзывались глухим плеском" хлопков.
- Ишь, пигалица какая,-удивленно протянул Заикин.-И вот, пожалуйста,
летает.
- И куда начальство смотрит,- насмешливо подхватил Куприн.
- Такой пример пагубен,- в тон ему отозвался клоун Жакомино.- Скоро с
неба начнут валиться очистки, тарелки, горшки...
Между тем баронесса уселась в пилотское лукошко, мотор несколько раз
кашлянул, затрещал, и аэроплан судорожными скачками двинулся по полю.
Вот его колеса оторвались от земли, и хрупкое сооружение поднялось над
трибунами под восторженный рев зрителей.
Заикин от волнения вцепился в спинку кресла, чуть не опрокинув
Куприна. Он впервые видел полег аэроплана и был захвачен этим
зрелищем. Тотчас ему живо припомнилось волнующее ощущение полета -
удивительной легкости, наполняющей тело, какого-то восторга,
владевшего им, когда он поднимался на воздушном шаре Древницкого. Ему
с необычайной, манящей силой захотелось снова подняться к облакам,
снова и снова испытать это ни с чем не сравнимое чувство окрыленности.
Аэроплан де Лярош неуверенно развернулся и неожиданно стал снижаться.
Мотор работал с перебоями. Вот аппарат как-то боком коснулся земли,
почти без пробежки остановился. Казалось, еще мгновение, и он бы
перевернулся.
Заикин с досады сорвал свой щегольской картуз и ударил им по барьеру.
- Эх, баронесса, нешто так летают!- выкрикнул юн.-Вот я полечу так
полечу-птицей взовьюсь в облака!
- Куда тебе с твоими-то семью пудами,- пробовал урезонить его
Ярославцев.- Аэроплан раздавишь. Заикин отмахнулся.
- Мне по мерке его сделают. Французы-они все могут.
Куприн подмигнул репортерам, навострившим уши. А Заикин продолжал
разглагольствовать:
- Великое чудо - небо. Там вроде как сильнее oстановишься. По мне, так
бог человека обидел-не дал ему крыльев. За грехи, небось.
- Куда тебе сильнее быть. И так тебя от силы распирает,- с усмешкой
заметил ему Куприн.- Ты, Иван, человек земной, и нечего тебе в небо
лезть. Тебя все на земле любят.
- А все-таки полечу, непременно,- распаленный .воспоминаниями, твердил
Заикин.
Репортеры подхватили заикинский монолог. На следующий день Ярославцев
ворвался к нему в номер, потрясая пачкой газет.
- Вот, изволь поглядеть, что ты наделал, дуболом!
- А что?-ничего не подозревая, спросил Заикин.
- А вот что! - И антрепренер раздраженно стал читать: "Прославленный
русский атлет, чемпион мира Иван Заикин отправляется во Францию искать
счастья на новом, модном ныне поприще авиации. Во время полетов г-жи
де Лярош он публично заявил, что добьется еще больших успехов и даже
рассчитывает стать чемпионом мира по авиации... Очевидно, лавры
чемпиона не дают г-ну Заикину покоя".
- Ну, это они, положим, загнули, я такого не говорил. А вообще что ж,
правильно,- невинно произнес Заикин.
Ярославцев взорвался.
- Экий голубь! Да ты понимаешь, что теперь тебе придется ехать во
Францию. Иначе скажут: сболтнул Заикин, а потом струсил, убоялся.
Атлет озадаченно почесал в затылке. Действительно, дело принимало
оборот далеко не шуточный. При его популярности нельзя было бить
отбой. Новость, конечно, распространилась по городу. А отпереться- в
самом деле скажут: труса празднует.
- А если того... написать в газеты, что слух-де не соответствует,-
нерешительно пробормотал он.
- Еще хуже!-убежденно воскликнул Ярославцев.- Вся Россия смеяться над
тобой будет. Заикнн тряхнул головой.
- Чему быть-того не избыть. И поеду! Чай, не пропаду я там.
- А я? Обо мне ты подумал?-простонал Ярославцев.- Я же по миру пойду.
Весь чемпионат развалится...
В дверь постучали, и тотчас же она распахнулась. В номер ворвался
Куприн. Узкие глазки его излучали удовольствие.
- Ну-с, поздравляю нового российского авиатора,- крикнул он прямо с
порога. И затем, лукаво подмигнув Ярославцеву, продолжал:-Сие не без
моего участия произошло. Когда Навроцкий меня спросил, печатать ли эту
заметку, я воскликнул - печатать! Ибо Иван Заикин-орел. А орлу
полагается летать выше облаков. Все, что я давеча говорил на ипподроме
против летания,- отменяется. Да здравствует Иван Заикин, авиатор,-
ныне, присно и во веки веков. Аминь!
Ярославцев угрюмо молчал. Неожиданно он взорвался:
- А деньги!? На это куча денег требуется. Где их взять?
Куприн, все так же лукаво улыбаясь, ответил:
- Ефимова пригрел Ксидиас, Уточкина - Анатра. Так неужто у знаменитого
Заикина не найдется покровитель, какой-нибудь одесский денежный
мешок?! Вон мануфактуристы Пташниковы моторизовались, в авто
разъезжают. Они, надо полагать, с наслаждением купят всемирно
известному чемпиону Заикину летательный аппарат. Нет, уважаемые мои
господа, вам теперь от Парижа не отвертеться,- и он стал расхаживать
по комнате, довольно потирая руки и посмеиваясь в усы.
- Ах, вам все шуточки да розыгрыши, Александр Иваныч,- расстроенно
бормотал Ярославцев.- А попробуй вырви из Пташниковых деньги...
- Это ваше дело, уважаемый Петр Данилович. Вы антрепренер, организатор
славы нашего Геракла, деловой человек. Вы и позаботьтесь о финансовой
стороне вопроса. Авиация приносит большие барыши,. вскоре она вытеснит
борьбу - не забывайте об этом, Я предвижу, что впоследствии можно
будет организовать полеты Заикина под куполом цирка. Представьте себе:
волжский чемпион и самородок Иван Заикин сначала выжимает самолет на
ковре, потом седлает его и летает над головами зрителей, жонглируя
пятипудовыми гирями...
Нельзя было понять, шутит ли Куприн или говорит серьезно. Но, услышав
последнюю его фразу, Заикин и Ярославцев не могли удержаться от смеха.
Заикин и вовсе изнемог. Он повалился на кровать и стал кататься в
припадке безудержного хохота. Тонко взвизгивал Ярославцев, и лишь
Куприн улыбался одними уголками рта.
..."Бенефис Ивана Заикина. Последний раз перед отъездом во Францию для
занятия авиацией",- кричали афиши. Одесский цирк ломился от людей.
Цены были взвинчены предприимчивым Ярославцевым вдвое против обычного,
но разгоряченных почитателей Заикина ничто не могло остановить.
Последний раз... Заикин с легкой грустью стоял за кулисами, ожидая
своего выхода. Рядом с ним молчаливо топтались борцы. Всем было не по
себе. Его товарищи по чемпионату уныло думали, что с отъездом Заикина
кончится их относительное благополучие: что там ни говори, а только
одно его имя делало сборы, магнитом притягивая к себе многочисленных
любителей борьбы.
А на арене гудел голос Ярославцева: "Уважаемые дамы и господа,
достопочтенная публика! Сегодня мы в последний раз увидим выступление
знаменитого борца и атлета, чемпиона мира Ивана Михаиловича Заикина.
Как вам известно из газет, он уезжает во Францию учиться на
авиатора..."
Оркестр весело грянул нехитрую мелодию марша. Меж занавесок
просунулась голова шпрехшталмейстера Емельяныча.
- Давай, Ваня.
Здание цирка содрогнулось от приветственных криков и
аплодисментов-Заикин, щурясь от яркого света, стоял на арене.
- Слава богатырю нашему!
- Не робей, Иван Михалыч, ввернись штопором в облака!
- Ура Заикину!
Чей-то визгливый голос тянул и тянул на одной ноте: - За-и-и-и-кин,
За-и-и-и-кин!
Заикин проделывал свои обычные номера: сгибал железную балку, ломал
телеграфный столб, удерживал в растяжку две пары лошадей. И все это с
каким-то особенным удовольствием, с лихой щедростью.
В одно из редких мгновений, когда он выбежал за кулисы, чтобы глотнуть
воды и обтереть торс мокрым полотенцем, Ярославцев предостерегающе
кинул ему:
- Ты, никак, ошалел? Смотри, надорвешься.
- Ничего, Петя, на один раз такой работы меня хватит.
Утром друзья провожали Заикина в дальнюю дорогу.
- Какая жалость, так и не удалось дописать ваш портрет,- сетовал
Николай Дмитриевич Кузнецов.- Ну да ладно, не последний раз видимся..
Вот вам, богатырь мой, письмецо дочери Марии. Она поет в Парижской
опере, по-французски "Гран-Опера", и, несомненно, сможет быть вам
полезной. У нее есть нужные знакомства да и, кроме того, вам в Париже
без толмача никак не обойтись...
Кто-то с силой хлопнул его по плечу. Заикин обернулся. Это был Куприн.
В руке он держал небольшую сафьяновую коробочку.
- Вот тебе, голубчик, талисман от меня, татарина.- И, озорно блестя
своими узенькими глазками, Куприн продолжал нараспев, смешно коверкая
слова.-С-ы-пасет он тибе от напасти, от львиной пасти и от пристава
первой части...
Заикин с любопытством приподнял крышку. В углублении лежал небольшой
яшмовый божок. Маленькие раскосые глазки смотрели на мир с мудрым
спокойствием, и было в них что-то купринское, прозорливое, всевидящее
и вместе с тем бесовски веселое.
- Не с тебя ни слеплен, Лексан Иваныч?-усмехнулся Заикин.
- С меня и есть да мне поклоняйся...
Трель кондукторского свистка прервала его. Вагоны лязгнули и
покатились. Поезд уносил Заикина. И в этот момент авиация - его
будущее - показалась ему странно далекой и чужой.
