Назвался груздем - полезай в кузов.
Майский Париж прекрасен. Но Заикину, не
знавшему языка, было не до красот.
"Неужто меня никто не встретит?" - думал он, выходя из вагона и
лихорадочно шаря глазами по толпе, запрудившей перрон.
Людской поток начал мало-помалу редеть, и тут- о радость! - он увидел
Эйжена, тренера графа Рибопьера, занимавшегося с Поддубным и немного с
ним самим.
- Господин Эйжен, господин Эйжен! - закричал Заикин и бросился к нему,
размахивая руками и забыв о своих пожитках.
Эйжен умерил шаг и стал озираться. Наконец взгляд его упал на Заикина,
и он просиял.
- Боже мой, мсье Заикин! Какими судьбами! Здесь, в Париже...
Они обнялись и расцеловались. Оба были растроганы.
- Пропал бы тут без вас,- торопливо говорил Заикин.- Я ведь
по-французски не балакаю, а без языка - погибель.
- О мсье Заикин, вы нигде не пропадете,- заверил его Эйжен,-Такая
фигура! Вас не оставят без внимания.
Заикин и впрямь привлекал к себе всеобщее внимание. Огромный, на целую
голову возвышавшийся над толпой, он, вдобавок ко всему, был облачен в
черкеску с газырями. И этот необычный наряд, и сама богатырская фигура
Заикина тотчас стали объектом любопытства парижан.
Заметив это, Заикин начал сокрушаться, но Эйжен поспешил успокоить
его, сказав, что в таком экзотическом обличье легче будет добиться
успеха у парижских импрессарио. Вежливый и расторопный француз был
убежден, что русский борец приехал для выступлений в парижских цирках.
Но когда Заикин посвятил его в свои планы, Эйжен разволновался.
- Как, мсье Заикин, вы предаете борьбу?! Возможно ли это? Увлечение
аэропланами пройдет, а борьба останется. К тому же надо быть
механиком. И потом, ваш вес. Нет, это невероятно, я отказываюсь
верить.
- Ничего, смелость города берет,- беспечно тряхнул головой Заикин.- Вы
бы помогли мне устроиться, господин Эйжен. Хорошо бы подыскать
какой-нибудь отель подешевле, с удобной, как это по-вашему называется,
шамбр, что ли. Эйжен засмеялся и утвердительно кивнул головой.
- О, да, шамбр. Я вижу, ваш парижский визит оставил след.
- Еще бы,- усмехнулся Заикин.- Итальянцы тут меня чуть было не
прикончили. Возьми пуля на вершок ниже - и остался бы от меня только
след на этом свете.
Эйжен подозвал такси, и Заикин с трудом втиснулся в узкую дверцу
пыхтящего и дымящего "Рене". Сняв "шамбр" и получив ключи, они поехали
к Марии Николаевне Кузнецовой. Заикин вертел в руках визитную
карточку, врученную ему маститым художником перед отъездом в Париж. На
ней был нацарапан парижский адрес дочери и несколько слов с просьбой
"принять участие, и притом самое сердечное, в судьбе моего друга,
замечательного самородка Ивана Заикина, о котором, впрочем, ты
наслышана. Он решил посвятить себя авиации, и ему нужны связи".
Кузнецова жила в фешенебельном особняке. Дверь открыла горничная,
которую Заикин принял сначала за саму Кузнецову. Эйжен заговорил с ней
по-французски и вручил визитную карточку. Горничная, фыркнув, убежала.
Потом она явилась снова и сказала на чистейшем русском языке:
- Мария Николавна велели обождать. Они сейчас выйдут.
Услышав русскую речь, Заикин расцвел.
- Ты что же, милая, сразу не сказалась. Небось, мы с тобой земляки...
- Медведь вам земляк, - хихикнула девушка и, стрельнув глазами,
выпорхнула из приемной.
Заикин углубился в рассматривание журналов, лежавших на низком
столике, и не заметил, как вошла Кузнецова.
- Рада вас видеть, голубчик Заикин,- раздался над ним мягкий певучий
голос. Заикин поднял голову и обомлел. Перед ним стояла женщина редкой
гармоничной красоты. Все в ней было совершенно - и лучистые карие
глаза, и тонкий овал лица, и стройная фигура, и мягкие темные волосы,
свободно ниспадавшие на плечи...
Он видел у Кузнецова портретные наброски дочери, открытки, на которых
она - солистка императорского Мариинского театра-была снята в оперных
партиях, и репродукции ее портретов, написанных отцом и известным
художником Головиным.
"Вот она какая в жизни,- пронеслось у него в голове.- Еще краше, чем
на портретах".
Кузнецова наслаждалась произведенным ею впечатлением: несколько
мгновений Заикин не мог вымолвить ни слова и только во все глаза
смотрел на нее.
- Так чем же я могу быть вам полезной, голубчик?-снова повторила она.
Спотыкаясь на каждом слове, он объяснил ей цель своего приезда. Она
была проста в обхождении, очень любезна, и постепенно скованность
Заикина прошла. Он рассказал ей об отце и его работе, о которой имел
некоторое представление, так как был частым гостем в его мастерской.
- Не скоро увидимся мы с папа, - с легким вздохом произнесла Мария
Николаевна. - Только через два месяца кончается мой контракт с
"Гранд-опера".
-Она посетовала, что не сможет уделить Заикину внимания - занята в
спектаклях и концертах.
- Я здесь, в Париже, нарасхват, французы меня больше ценят, чем на
родине, в России, - слегка рисуясь, помнила она. - Иной раз ждут по
нескольку месяцев для того только, чтобы открыть спектакль. Композитор
Массне специально для меня написал оперу "Клеопатра" и посвятил свою "Таис"...
Он уверяет, что не знает певицы лучше, а я ему не верю. - Она
улыбнулась и добавила: - Впрочем, это не имеет отношения к нашему с
вами делу, не так ли? Сейчас надо свести вас кое с кем, кто будет
по-настоящему полезен. Здесь есть немало русских, превосходных людей,
со связями. А я только слабая женщина...
Мария Николаевна на мгновение задумалась.
- Надо познакомить вас с Иваном Алексеевичем Алчевским. Он тут свой
человек. - И, заметив вопросительный взгляд Заикина, пояснила:
- Это мой коллега. Великолепный тенор, знаменитейший, можно сказать, и
человек чудесный - душевный, обязательный. Он сейчас тоже поет в
"Гранд-опера", иногда в очередь с Карузо, который приглашен дирекцией
из Милана. Непременно сведу вас с ним. Иван Алексеевич человек
увлекающийся, он вам, голубчик, непременно поможет.
Чувствуя, что разговор исчерпан, Заикин встал, собираясь уходить. Но
Мария Николаевна была так душевна и так горячо упрашивала его
отобедать с ней, что он остался.
- Будут наши, русские, быть может и Иван Алексеевич пожалует, вот я
вас и познакомлю.
К обеду действительно явился Алчевский с Карузо и незнакомый господин,
которого все встретили с большой почтительностью. Это был Сергей
Павлович Дягилев - устроитель "русских сезонов", знакомивших парижан с
русским искусством.
Алчевский - стройный, щеголевато одетый, с красивым открытым лицом -
сразу понравился Заикину. Понравился ему и Карузо - живой, энергичный,
начинавший приметно полнеть. Дягилев вел себя очень значительно,
говорил мало, но веско. И Заикин, не любивший людей себе на уме, не
проникся к нему симпатией.
Разговор за столом шел по-французски - из внимания к знаменитому
итальянцу. Узнав, что перед ним борец Заикин, Карузо оживился и
спросил, не тот ли это Заикин, который так бесцеремонно расправился с
их национальным кумиром Джиованни Райцевичем. Когда ему подтвердили
это, он обрушил на Заикина темпераментную тираду.
Кузнецова, смеясь, перевела, что знаменитый маэстро выражает свое
возмущение и как честный патриот готов растерзать Заикина, но,
принимая во внимание то, что русский борец все-таки вышел победителем
и стал чемпионом мира, он прощает его.
- Скажите ему, - добавил Карузо, - что его соотечественники вообще
стали побивать итальянцев. Даже в опере. А это бессовестно и против
традиции... Карузо произнес целую речь. Кузнецова терпеливо переводила
ее Заикину, может быть потому, что певец, говоря, обращался именно к
нему. Шаляпин- это гигант искусства, покоривший мир, Мусоргский
оттеснил своей колоссальной фигурой всех новомодных композиторов, и
французы увидели, что все, сделанное Дебюсси в музыке, уже было
найдено Мусоргским. И вообще русские опера и балет, ставшие известными
благодаря господину Дягилеву-тут Карузо поклонился в его сторону, -
это удивительное, неповторимое явление.
- А эти колоссы Заикин и Поддубный, -- продолжал Карузо, - с их
феноменальной силой... А безвестный русский Михаил Ефимов, который,
едва выучившись летать, уже побивает всех и в первую очередь своих
учителей-французов. Что же будет дальше, господа! - воскликнул Карузо
и в притворном ужасе всплеснул руками. - Вы хотите положить к вашим
ногам весь мир?
Алчевский расхохотался. За ним засмеялись остальные. Заикин был втайне
польщен, а Дягилев лениво проговорил по-русски, а затем перевел на
французский:
- Русскому народу суждена особая миссия, уважаемый маэстро, он призван
влить свою свежую кровь в дряблые вены европейской цивилизации.
-А вы, господин Заикин, - обратился к нему Карузо, - вы теперь хотите
положить на обе лопатки авиацию?
- Это уже как выйдет. За успех не ручаюсь, но силы приложу, будьте
покойны. А силы-то у меня хватит.
- Тут одной силой не возьмешь, - заметил Дягилев, закуривая папироску.
- Нужны знания, сноровка, смелость.
- А я верю, что Иван Михайлович одолеет и авиацию, - раздался
спокойный голос Алчевского.- Он упорен и настойчив по-хорошему,
по-русски, я бы даже сказал, по-мужицки. Такой характер, если уж за
что-нибудь возьмется, непременно доведет до конца...
Разговор неприметно перекинулся на авиацию. Оказалось, что и Алчевский
и даже Карузо отлично осведомлены о последних успехах покорителей
воздуха. Авиация входила в моду, о ней говорили не только в кругу
пилотов и конструкторов самолетов, но и в великосветских "салонах.
Даже Мария Николаевна была знакома с известным пилотом Блерио,
который, как она уверяла, был ревностным поклонником ее таланта и
однажды даже презентовал ей великолепный букет роз со своей визитной
карточкой.
- У Фармана в "Этампе" - целая русская колония,- рассказывал Алчевский.-
И там не только поенные, но и цивильные. Я вас непременно с ними
познакомлю,--обратился он к Заикину.-Среди них есть милейшие люди,
особенно штабс-капитаны Мациевич и Ульянин. Последний - умница,
высокоинтеллигентный человек, изобретатель. Представьте себе, господа:
в пору, когда воздухоплавание только, можно сказать, вышло из пеленок,
он изобрел систему змеев, которые поднимали наблюдателей...
- Змеи? Эти детские игрушки? Не может быть!- воскликнула Кузнецова.
- Мне рассказывал об этом в Петербурге один из офицеров Генерального
штаба, - продолжал Ал-чевский. - У Сергея Алексеевича даже вышел
конфликт из-за этих змеев с генералом Драгомировым. Затем Ульянин
придумал устройство для автоматического фотографирования с высоты. А
сейчас, находясь здесь, он заканчивает проект первого русского
аэроплана.
- Первый русский аэроплан построил Гаккель. Об этом писали в газетах,
- возразил Дягилев. - Причем всего несколько дней назад.
- Знаю, - отмахнулся Алчевский. - Однако Ульянин начал конструировать
свой аэроплан еще в позапрошлом году, притом аппарат двухмоторный. Его
уж было начали строить в Петербурге, на заводе Щетинина. И тут
штабс-капитана откомандировали в Париж, а без его надзора никто не
решился продолжать. Давеча рассказывал он мне, что, находясь здесь, в
центре авиационной мысли, увидел несовершенства своего аэроплана и
решил кое-что переменить в конструкции. Да, он удивительно деятельный
и интеллигентный человек, - закончил Алчевский. - И сколько я знаю его
- всегда в движении.
- Познакомьте же и меня с этим русским Фарманом, - кокетливо протянула
Мария Николаевна.
- О, непременно. Хотите ехать сейчас? - предложил Алчевский. - У моего
друга Энрико внизу автомобиль. Кстати, Иван Михайлович, мы можем .
свезти вас к Фарману.
Заикин, внимательно слушавший разговор и молчавший, радостно закивал
головой и поднялся.
- Вестимо, Иван Алексеевич, хочу. И не только хочу, а мечтаю. Ведь я
для этого и приехал сюда. Все трое церемонно раскланялись. Мария Нико
лаевна, сославшись на усталость и дела ("я надеюсь, что вы еще
предоставите мне возможность познакомиться с вашим изобретательным
штабс-капитаном"), отказалась от поездки.
Авто Карузо - черный высокий лимузин - стоял у подъезда. Они уселись в
него, причем Заикину пришлось для этого сложиться чуть ли не вдвое, и
покатили в парижскую контору братьев Фарман. Их принял младший брат
Анри Фармана, тоже .авиаконструктор, Морис - совладелец фирмы. Завидя
огромную фигуру Заикина в черкеске, он от неожиданности даже отступил
на шаг. Лицо его выразило неподдельное изумление. Впрочем, он тотчас
взял себя в руки и стал внимательно слушать, склонив голову набок.
- Аэроплан нужен вам? - спросил он Алчевского, когда тот изложил цель
их визита.
- Нет, господину Заикину, - улыбнулся Алчевский. - Я всего лишь
оперный певец и мои крылья - это крылья искусства.
- О, тысяча извинений, - рассыпался Морис Фарман. - Но я боюсь, что
наша фирма не в состоянии будет построить достаточно прочный аппарат
для мсье ...э-э-э...
- Заикина, - подсказал Алчевский.
- А кроме того, - продолжал Морис Фарман, - завод завален заказами. Я
не могу ничего гарантировать: всеми заказами на постройку аппаратов
распоряжается исключительно брат Анри. Впрочем, мы можем снестись с
ним по телефону.
Морис вызвал Мурмелон. Через несколько минут он разговаривал с Анри
Фарманом. Заикин с бьющимся сердцем слушал чужую речь. Он давно так не
волновался - в эти минуты по существу решалась его судьба. Он с
беспокойством думал о том, что Анри может отказать или заломить
несусветную цену, что я школе пилотов не окажется свободных мест...
Морис наконец повесил трубку и обратился к Алчевскому.
- Анри сказал, что аппарат для мсье... Зэкин,- Морис проглотил слюну и
сморщился - фамилия Заикина явно не давалась ему,- можно будет
построить не раньше чем через два-три месяца. Это будет стоить
тридцать пять-сорок тысяч франков...
Услышав эту цифру, Алчевский даже подскочил от неожиданности, а Морис
невозмутимо продолжал:
- ...не считая стоимости ангара и запасных частей, а также обучения в
"Этампе".
Алчевский пересказал Заикину содержание разговора. Он был возмущен.
- Черт знает какие цены! Это же просто жульничество.
Заикин тяжело вздохнул.
- Ума не приложу, где добыть такие деньги. Для меня это целое
состояние. Одна надежда на Пташниковых. Так ведь не дадут, сквалыги.
Они над каждой копейкой трясутся. Я таких скупердяев еще не видывал.
- Поедем к Блерио! - решительно махнул рукой Алчевский.
Автомобиль взревел и понесся по запутанным улицам парижских
предместий. Заикин и вовсе пал духом. "Неужели Пташниковы, эти сытые,
самодовольные пузачи, откажут в деньгах? Они же дали слово". Тут ему
вспомнилась реплика Куприна на вокзале, исполненная
многозначительности и ехидства: "Эти откормленные кабаны легко обещают
и так же легко берут свои обещания назад. За обещания ведь платы не
взимают". Он похолодел.
Блерио в конторе не оказалось. "Уехал и не знаем, когда будет", - одно
только и могли сообщить служащие. "Можно ли купить аэроплан? О, нет.
До конца года об этом не может быть и речи. Фирма завалена заказами".
- Мне на роду написано лезть в кабалу, - с горькой усмешкой бросил
Заикин.
- Видно, придется бить челом Фарману. Ничего не поделаешь: назвался
груздем - полезай в кузов.
Автомобиль Карузо привез Заикина в отель. Знаменитый итальянец, не
говоря уже об Алчевском, был расстроен не меньше атлета.
- Я и сам был беден и знаю, как тяжело подняться простому человеку. А
в небо - тем более, - пошутил он на прощание. - Не унывайте, синьор
Заикин. У ваших соотечественников широкая душа. Они не оставят вас в
беде.
Заикин тяжело вздохнул.
- Одна надежда на это. А без авиации мне не жить.
