Прием Александра Куприна.
Одесса
магнитом тянула к себе Заикина. Много городов изъездил он в своих
странствиях по России, но здесь, в этом шумливом и пестром,
разноязыком и непостоянном городе, насквозь просоленном и продутом
ветрами всех широт, дышалось как-то' удивительно свободно и легко.
Он приехал сюда в зените своей славы, перепоясанный в Париже лентой
чемпиона мира, после триумфальных выступлений на борцовских коврах
десятков городов. В антрепризе Петра Ярославцева двадцативосьмилетний
Заикин был звездой первой величины.
Едва он появился на Дерибасовской, как борца тотчас облепили
поклонники.
- Иван Михалычу - морской привет!
- Рады видеть!
- Почетному гражданину Одессы - виват! К Заикину протиснулся
щеголевато одетый молодой человек, увешанный какими-то брелоками. От
него исходил густой парфюмерный запах, и Заикин, потянув носом воздух,
шутливо произнес:
- Гляди, Илья Михайлыч, мухи-то облепят - пятнистый станешь.
Это был один из вездесущих одесских репортеров Илья Горелик,
устроивший в прошлый приезд трескучую рекламу Заикину. Статьи его были
густо сдобрены цветистыми словами и выражениями, вроде "Голиаф русской
земли", "неповторимый Атлант, коему под силу удержать свод небесный",
"Геркулес, змеей обвивший..." От этого "Геркулеса, змеей обвившего"
Заикину было особенно не по себе, словно его кто-то выругал, но друзья
уверили его, что это лучшая и самая высокая похвала. И Заикину
пришлось смириться.
Горелик со свойственной ему бесцеремонностью тотчас ухватил борца за
рукав и, не внимая протестам Ярославцева, постоянно сопровождавшего
Заикина, потащил его в кафе Фанкони.
- Ему же нельзя пить, господин Горелик. Завтра начинается чемпионат.
- Кофе, дорогой Петр Данилович, черный кофе, единственный и
неповторимый напиток, подающийся только у Фанкони, и беседа с друзьями
за столиком...-частил репортер, увлекая Заикина.
- Знаю я этот кофе,- брюзжал Ярославцев,- напоите до положения риз.
Чего же ты молчишь, Ваня!-взмолился наконец антрепренер.
Заикин добродушно улыбался, а Горелик продолжал свое:
- Такая встреча-и не отметить. Грех на вашей душе, уважаемый Петр
Данилович. Поклонники и почитатели таланта Ивана Михайловича вам этого
не простят, да-с.
Ярославцев безнадежно махнул рукой, но продолжал неотступно следовать
за ними.
- Не бойсь, Петя, я не поддамся. Поговорим и разойдемся,- успокоил его
Заикин.
Горелик предупредительно распахнул перед ними дверь, и они очутились в
полутемном зале.
Час завсегдатаев еще не наступил, и поэтому кафе было скупо освещено.
За столиками восседали одиночные посетители, лениво потягивая
знаменитый кофе. Горелик звонко щелкнул пальцами, и перед ним тотчас
выросла фигура официанта.
- Артист,- одобрительно сказал Заикин.- Прямо как нечистая сила
явился. Только серного духу не хватает. Хотя ты, Илья Михалыч, вроде
как серным духом и пропитан.
Официант осклабился.
- Если господа желают, и адский дух подадим. У нас для солидного
клиента ничего не жалеют.
- Неужто в меню есть адские блюда? - притворно удивился Заикин.
- Нет, так будут,- успокоил его Горелик.- Для вас, Иван Михайлыч, все
из-под земли добудем.
- Ну, так подать мне самого главного чертяку на золотом
блюде!-засмеялся Заикин.
- Сей момент устроим, -Горелик с таинственным видом поманил к себе
официанта.- А что, Александр Иваныч еще не был?
- Никак нет-с. Они позднее будут.
- Это ты про кого?-поинтересовался Заикин.
- Александр Иваныч Куприн, новомодный писатель. Служил в армии, вышел
в отставку. Был актером, маркером, репортером, токарем, кочегаром,
грузчиком, циркистом. Богатой жизни человек, одним словом. Армейское
начальство анафему ему провозгласило за "Поединок", а...- тут Горелик
понизил голос и оглянулся,-лейтенант Шмидт руку жал. Горький свое
восхищение выказал, Лев Толстой благословил...
Заикин слушал этот монолог со смешанным чувством любопытства и
удивления. Дворянин, офицер, и вдруг - грузчик и токарь, циркач и
кочегар. Видно, жизнь беспощадна не только к простому люду.
Писатель... Его, крестьянского сына, бурлака, своим горбом и мускулами
завоевавшего известность, всегда с неодолимой силой тянуло к
"мысленным людям", к тем, чей труд озарен вдохновением.
Он рассеянно слушал болтовню репортера и все ждал, когда появится
Куприн. Тяжелые плюшевые портьеры то и дело раздвигались, пропуская
очередного посетителя-франтоватого офицера с нарядной дамой или
напыщенного щеголя, бородатого дородного купчину или сухощавого
интеллигента в пенсне. "Он, наверно, высок, бледен, .непременно в
пенсне. У него высокий лоб и густая грива",- думал Заикин о Куприне и
все ждал появления человека, который бы соответствовал его
представлению о знаменитом писателе.
И, конечно, он равнодушно скользнул взглядом по фигуре, которая
выросла на пороге. Это был приземистый квадратный человек с красным
обветренным лицом, заканчивавшимся остроконечной каштановой бородкой,
и мускулистой шеей. На лице посверкивали раскосые татарские глаза с
прищуром, доброжелательно, цепко и спокойно рассматривавшие все
вокруг. Под широким слегка вдавленным носом кудрявились усы.
Старенький, видавший виды пиджак, обтертый по краям, топорщился на
нем. Казалось, что его обладатель вырос из него, но почему-то так и не
решился купить себе новый.
И все-таки, несмотря на заурядную внешность, было в этом человеке
нечто такое, что приковывало к нему внимание. То ли этот взгляд,
впитывавший в себя все, что лежало в поле его зрения, необыкновенно
живой и пронизывающий, то ли исполненная внутреннего достоинства и
силы осанка. И лицо и осанка входили в непримиримое противоречие с
одеждой незнакомца. Заикин, успевший повидать за годы своих странствий
множество самых разнообразных людей. научившийся распознавать их,
просто не знал, к какой категории отнести этого человека. Он был похож
и на торговца и на борца, на владельца какого-нибудь питейного
заведения и на сельского учителя...
Ярославцев и Горелик, увлеченные разговором, не обратили внимания на
вошедшего. Между тем к нему подскочил официант и застыл, обратившись в
слух.
Заикин невольно пожал плечами. "Видно, важная птица,- подумал он.-
Ишь, как перед ним гнется".
Поднял голову и Горелик. И мгновенно с ним произошла трансформация. Он
взвился в воздух, петушком скакнул к незнакомцу, и лицо его при этом
сложилось в сладчайшую и даже чуть подобострастную улыбку.
- Пожалуйте к нам, Александр Иваныч,- зачастил он.- Окажите честь
посидеть с нами.
- Окажу,- спокойно произнес незнакомец, и только в это мгновение
Заикин понял, что перед ним знаменитый писатель Куприн.
Куприн подошел к столику, отодвинул стул и грузно сел.
- Ну-ка представь нас, друг любезный,-сказал он Горелику.
Ярославцев и Заикин церемонно поклонились, назвав себя. Куприн весело
и внимательно оглядел, словно ощупал, Заикина.
- Слыхал, как же. Знаменит, великолепен. Прямо колосс родосский. Вот
ведь каких образцовых человеков матушка Русь тачает.
Смущение, даже робость, сковавшие Заикина в первые минуты знакомства,
быстро прошли. Куприн тотчас начал говорить ему "ты", словно они были
знакомы бог весть сколько лет. Этот переход запанибрата был таким
естественным и таким сердечным, что Заикин воспринял его как нечто
само собой разумеющееся. Но язык у него самого долго не поворачивался
говорить Куприну "ты": он сознавал превосходство своего нового
знакомца.
Глядя ему прямо в глаза своими просверливающими насквозь узкими
глазками, Куприн дотошно расспрашивал Заикина. И тот, вообще-то не
любивший расспросов, помимо своей воли раскрывался перед ним.
- Волгарь, значит. Бечевой хаживал. Обычное дело. И меня жизнь
потрепала. Только вот поводырем не был и пастухом тоже да и лед
набивать не приходилось.
- Наш брат, мужик, на всякую работу сгоден,- усмехнулся Заикин.-Не зря
говорится: "Бывает, и грабли стреляют". "Коли брюхо с голоду пучит,
оно тя всему научит".
Куприн раскатисто захохотал. А потом, посерьезнев, сказал:
- А вот в грамоте так и слабехонек. Скверно,брат.
- А на что мне,- беспечно ответил Заикин.- Вот она, моя грамота,-и он
похлопал себя по груди.--Все едино книжки писать не буду - каждому
свое.
- Ну хорошо, а читать тебя не тянет? Я вот много писал о цирке. Люди
знающие - Горький. Толстой-хвалят. А тебе разве не интересно?-И Куприн
испытующе взглянул на него.
- Мир не без добрых людей. Почитают-расскажут, коли интересно.
Куприн пожал плечами.
- Вот возьмусь я за тебя - выучишься.
- Брались всякие,-шутливо протянул Заикин,- да только силенок не
хватало. К столику пробрались вездесущие одесские газетчики. Один из
них - среднего роста, с небольшими усиками, бородкой и грустными
глазами-подсел к Куприну, прервав их разговор.
- А, Левенгард,-обрадовался Куприн и потряс ему руку да так, что тот
сморщился, но не промолвил ни слова.-А я только что славно побеседовал
с твоим коллегой.
Левенгард вопросительно поднял брови.
- С тем, немытым,- задорно блестя глазами, продолжал Куприн.- Он,
видишь ли, просил у меня интервью. По зрелом размышлении и для пользы
дела я решил встретиться с ним в...-Куприн выдержал паузу, и все
тотчас обернулись к нему,- ...бане.
Левенгард прыснул. Засмеялись и остальные.
- Да, в баньке. Постегали мы друг друга вениками и заодно побеседовали
о моих литературных планах. Репортер стал наконец чист, и думается
мне, статейка, которую он тиснет в газете, тоже будет чище.
- Вечно вы подшучиваете над нашим братом, Александр Иванович,-
укоризненно произнес Левенгард. - Нехорошо. Вам ведь довелось побывать
в нашей шкуре. Небось не сладко пришлось.
Он быстро и обиженно выпалил эти слова.
- Ну, не обижайся,- люблю пошутить.- Куприн примирительно положил руку
на плечо репортера.- Тебя-то я не буду разыгрывать. Вы знаете,
господа, это ему обязан своим появлением на свет "Гамбринус". Он
привел меня туда и познакомил с Сашкой-музыкантом, от него я услышал и
Сашкину историю.
Левенгард просиял. И снова выпалил - это была вторая фраза, сказанная
им за все время сидения за столиком,-своей странной, невнятной
скороговоркой:
- Единственное, чем я горжусь в жизни, Александр Иванович.
Поднялся Ярославцев, озабоченно вытащил из жилетного кармана большие
серебряные часы.
- Пора, Ваня, в цирк. Надо поразмяться.
Заикин покорно поднялся, хотя ему очень не хотелось уходить от этих
людей, каждый из которых был начинен удивительными историями, от
Куприна, к которому он почувствовал странно крепкую привязанность,
точно тот был близким, давно знакомым человеком.
Он церемонно поклонился всей компании и отодвинул уже плетеный стул,
как вдруг Куприн тоже встал и решительно произнес:
- И я с вами.
- Мы в цирк Малевича,-уточнил Ярославцев.
- Ну и что же. Я там свои человек.
Газетчики зароптали. Им не хотелось покидать насиженные места и
жариться на свирепом южном солнце. Не хотелось и упускать Куприна,
несмотря на то, что тот беспрестанно подтрунивал над ними, делая это,
впрочем, добродушно.
- Сидите, коллеги,- и Куприн жестом пригвоздил их к стульям.- Я
вернусь сюда через час.
Когда они вышли, он сказал, пряча в усы усмешку:
- Теперь они будут ждать меня до третьих петухов.
На пути к ним присоединился невысокий поджарый человек в легкой
полотняной блузе. Человек этот нес длинный плоский чемоданчик. Видно,
они с Куприным были накоротке, потому что называли друг друга Сашей и
Колей. "Коля" - Николай Дмитриевич Кузнецов - был художник, выученик,
а затем и профессор Петербургской академии художеств. Вскоре, после
того как он получил звание академика, Кузнецов поселился с Одессе.
Куприн познакомил их, со значением добавив, что картины Кузнецова
висят в Третьяковской галерее в Москве, что он живописец знаменитый,
был дружен с Петром Ильичом Чайковским. А потом Куприн и Кузнецов
стали оживленно беседовать о какой-то выставке передвижников, на
которой картины Кузнецова имели шумный успех. И Заикин в который раз
подивился умению своего нового знакомого вести разговор о самых
различных вещах, с самыми различными людьми. И всегда собеседникам
Куприна - будь то борец или артельщик, журналист или простой грузчик -
с ним интересно.
В полутемном здании цирка было прохладно и стоял тот специфический
цирковой запах-влажных опилок, человеческого пота и навоза, без
которого цирк, казалось, вообще немыслим. Из проходов на арену
ложились снопы света, в которых роились тысячи пылинок.
Заикин притащил гири и стал разминаться. Ярославцев, Куприн и Кузнецов
уселись в кресла первого ряда и наблюдали за точными и красивыми
движениями атлета, за игрой его мускулистого тела.
Неожиданно Куприн ловким движением перемахнул барьерчик и подошел к
Заикину. В глазах его поблескивали лукавые искорки.
- Поборемся, Иван Михалыч,- предложил он, - Я знаю один приемчик-тебе
ни за что не вырваться.
Заикин осторожно положил двухпудовик на опилки и разогнулся. Он был
заинтересован.
- А что за приемчик, Лексан Иваныч?
- Двойной нельсон. Держу пари - не вырвешься. Заикин скептически
хмыкнул.
- Ну ладно. Только ежели вам станет не по себе-скажите.
- Я и сам боролся,-с какой-то детской обидой в голосе произнес
Куприн.- Не с новичком дело имеешь.
- А если вырвусь?-задорно сказал Заикин.
- Ставлю шампанское,- охотно подхватил Куприн.
- Вон и свидетели сидят,- кивнул Заикин на Ярославцева и Кузнецова,
тоже заинтересовавшихся поединком борца и писателя.
Куприн расставил ноги, и нагнувшийся Заикин ощутил на своей шее его
сильные руки, сцепленные в мертвой хватке.
- Жми сильней, Лексан Иваныч! - приказал он. Куприн побагровел от
натуги, но атлет стоял, не шелохнувшись.
- Ну, а теперь попробуй разжать, Михалыч,- выдохнул он.
Заикин стал осторожно разводить плечи, решив пощадить самолюбие
Куприна. Но тот не сдавался: писатель был силен не по-интеллигентски и
упрям.
- Ишь, нашла коса на камень,-хмыкнул Заикин, продолжая помаленьку
разжимать пресловутый купринский захват.-Держи крепче, Лексан Иваныч,
а то упустишь.
Куприн не отвечал. И тогда Заикин сильным движением развел плечи. Руки
Куприна соскользнули с шеи, и сам он мягко рухнул на опилки. Заикин не
сразу понял, что произошло. Обернувшись, он увидел бледные лица
Кузнецова и Ярославцева, вскочивших со своих мест.
-Медведь симбирский, не мог полегче!-крикнул ему антрепренер.
Куприн был без чувств. Кликнули служителя. Он протрусил на арену с
большим ковшом. Кузнецов расстегнул Куприну ворот, а вконец
растерявшийся Заикин попрыскал на него водой.
Писатель шевельнулся,открыл глаза.
- Эх, Лексан Иваныч, нешто нельзя было предупредить,- расстроенно
сказал атлет.
Куприн повел головой во все стороны, слабо улыбнулся.
- Нельзя, волжская ты свая. Самолюбие не позволило. Ты, небось, не
любишь кому-нибудь уступать? Ну и я не люблю. Но тут, видно, придется.
Он тяжело поднялся, хлопнул Заикина по спине и серьезно сказал:
- Да, брат, с тобой вряд ли кому по силг.м тягаться. Хотел было я не в
свои сани сесть, да конь меня сбросил. Ты и впрямь ломовой конь,
Михалыч.
- Экий чудо-экземпляр природа сотворила,- восхищенно протянул
Кузнецов.- Вы мне должны позировать,-обратился он к Заикину.-Отказа не
приму.
Борец удивленно вскинул брови.
- Писать картину с тебя будут,- ухмыляясь, пояснил Ярославцев.
- Это можно.
- Ну ладно, други, пошли разопьем шампанское,- прервал их Куприн,
окончательно пришедший в себя. - Проиграл я, никуда не денешься.
Видно" тебя на прием не возьмешь.
- Не возьмешь. Многие пробовали, - немцы,. французы, турки, итальянцы,
японцы-да не осилили,- весело подтвердил Заикин.- Чемпионский пояс не
зря мне даден.
