В ДЕПО ИЛИ В ЦИРК?
Немногое изменилось в жизни Шуры после
победы над Петровым. Правда, слух о его необыкновенном мужестве
быстро распространился по окрестным деревням и селам. Стали его
часто звать на всякие празднества и гулянки, где люди непрочь были
помериться силою. Управляющий, показавший себя большим поклонником
состязаний, подарил «на счастье» золотую монету. В остальном все
осталось по-старому. Так же рано утром выходил он в поле на нелегкую
крестьянскую работу. До гулянок охоч не был, не нравилось, что часто
кончались они пьянками и мордобитием. При всей своей незаурядной
силе Александр был человеком удивительно тихим, не драчливым.
По-прежнему манили его успехи Сандова, по-прежнему старался он
подражать своему божеству во всем. Каждую свободную минуту Шура
отдавал своему самодельному манежу.
Так прошло лето и подступила ранняя осень.
Тут в судьбе мальчика наступил перелом.
Дело в том, что отец Шуры не захотел
смириться с крестьянской долей для своего младшего сына. Мечтал он
увидеть его инженером. Ну, а если уж нельзя инженером (откуда
деньги-то взять на ученье!), так хотя бы паровозным машинистом. В
форменной фуражке, управляющим могучей машиной.
Нужно сказать, что профессия паровозного
машиниста тогда была не только почетной и «хлебной», но и
романтичной. «Железный зверь» с длинным хвостом вагонов
только-только осваивал бескрайние российские просторы. Стальные
рельсы казались в то время такими же загадочными и манящими, как
нашему поколению трассы космических полетов.
Отец умел настоять на своем. Несмотря на
довольно робкие, правда, протесты Шуры, всей душой рвавшегося в
цирк, Засс-младший был отправлен в Оренбург. Там, по словам одного
знающего земляка, в паровозном депо принимали подростков учиться на
кочегара, а если повезет, то и на помощника машиниста.
Оренбург встретил Шуру тоскливым осенним
дождем. Городишко утопал в грязи. Пасмурно было и на душе у нашего
героя, путь к депо представлялся ему самой тяжелой дорогой в жизни.
Не то чтобы Засс-младший не разделял
романтических склонностей Засса-старшего. И дальние дороги, и мощные
машины увлекали его. Но цирк... Блестящий калейдоскоп номеров,
сильные, ловкие люди, добродушные морды дрессированных лошадей —
отказаться от этого было выше Шуриных сил. Ну, а если отказаться
все-таки приходится, так почему бы не взглянуть на это великолепие
еще раз? Вот и афиша на стене вокзала: «Гастроли цирка
Анджиевского».
«В конце концов ведь вовсе не обязательно
являться в депо немедленно по приезде, — Подумал Шурка.— А цирк
Анджиевского — знаменитый цирк, совсем не то, что балаган в
Саранске. Не часто повезет его встретить».
Не спеша двинулся он по адресу, указанному
на афише. Так с небольшой дорожной котомкой за плечами он и
перешагнул порог цирка. И снова представление захватило его,
закружило, рассыпалось золотым каска-дом.
Одно было плохо — слишком быстро кончилось
это волшебство. Когда народ стал расходиться, Шура, стараясь
отдалить момент прощания со сказочным миром, нарочно задержался у
дверей конюшни. Тут его увидел директор манежа, лицо в цирке
немаловажное. Решив, что мальчишка хочет бесплатно посмотреть
вечернее представление, он схватил его за рукав и поволок к выходу.
Обида, гнев, злость охватили Шурку. Он
рванул руку с такой силой, что директор манежа, не ожидавший столь
яростного сопротивления, оказался на полу. На его крик прибежали
служители. Однако Шурка был уже во всеоружии — в руках у него
появился кошелек с деньгами, данными ему на дорогу и устройство. Вид
денег успокаивающе подействовал на директора манежа. Получив от Шуры
плату за право сидеть в первом ряду партера, он счел инцидент
исчерпанным и даже сам провел «почтенного посетителя» в зал.
Второе представление отличалось от первого
— добавились выступления дрессированных собачек и силача. И велико
же было удивление Шуры, когда в раскланивающемся перед публикой
гиганте он узнал того самого бородача, который выручил его два года
назад в Саранске. Но в каком виде был старый знакомый! Обвисший
живот, дряблые жилистые руки, дрожащие колени. С тяжелой одышкой
Кучкин проделывал обычные трюки цирковых силачей. Чувствовалось, что
он давно уже, выражаясь современным языком, вышел из формы.
После представления Шура бросился
разыскивать давнего знакомца. Нашел он его в буфете, в компании
каких-то странных растрепанных людей. Гигант держал в руке штоф
водки и что-то несвязно кричал прямо в ухо совершенно пьяному
господину в форменном сюртуке. Кучкин долго не мог узнать Шуру, и
когда вспомнил, заплакал пьяными, бессильными слезами, уткнув голову
ему в грудь. Потом вдруг выпрямился, одернул кургузый пиджачок и
голосом совершенно трезвым объявил: «Идем к хозяину, ты будешь
служить у нас в цирке».
Хозяин цирка Анджиевский оказался седеющим
блондином с тонким, нервным лицом. Оглядев Шуру с головы до ног, он
похрустел длинными пальцами и спросил безразличным тоном: «Хотите
служить в цирке?»
Шура от волнения ничего не мог сказать,
только кивнул головой.
— Ну что ж, хорошо, — сказал Анджиевский. —
Вы можете поступить к нам чернорабочим. Будете выполнять любую,
обратите внимание, любую работу, которая от вас потребуется. Жизнь
вам покажется трудной, могу уверить, путь ваш не будет усыпан
розами. Работать придется по многу часов в день, случится и
голодать. Подумайте хорошенько, прежде чем связать свою судьбу с
цирком, прежде чем стать «бродягой и артистом».
А может быть, только бродягой, — добавил
Анджиевский, улыбнувшись. — Вернуться с этого пути вы не сможете
никогда. Не захотите...
Шура был удивлен. Слова его поразительно
точно совпадали со словами отца, когда тот накануне отъезда убеждал
его держаться подальше от цирка, заняться делом серьезным.
Заметив замешательство мальчика,
Анджиевский внезапно переменил тон.
— Ну, что же ты задумался, парень? — сказал
он, хлопая Шуру по плечу.
— Я остаюсь, — выпалил тот.
Во время их разговора Кучкин стоял молча,
прислонившись к косяку двери. Хозяин будто бы и не замечал его. Но
уходя, Шура слышал, как из-за закрытой двери доносились два голоса:
глухой, виноватый — Кучкина, и звонкий, резкий — хозяина. Наиболее
явственны были слова «пьянство» и «выгоню».
Цирк Анджиевского оставался в Оренбурге
долго. И хотя молодому циркачу действительно приходилось трудно, тем
не менее он был счастлив. Ведь, кроме всякого рода «черного» труда —
от уборки манежа до чистки животных,— он еще помогал Кучкину во
время выступлений.
Они подружились, несмотря на разницу в возрасте. Шура рассказал
своему «крестному отцу» все: и про Сандова, и про Клима Ивановича, и
про зверскую стальную полосу Петрова. Не утаил и историю с поездкой
на учебу в депо. Кучкин очень привязался к мальчику, учил его разным
премудростям цирковых силачей. Особенно старательно тренировал он
своего молодого помощника в балансировании тяжелыми предметами. В то
время успехом пользовался такой номер: на глазах публики заливался
горячей водой и засыпался горящим углем огромный самовар. Когда
из-под крышки начинал валить пар, силач жонглер водружал его на лоб
и таким образом разгуливал по манежу. Номер требовал сочетания силы,
ловкости и смелости. Самому Кучкину он был уже непосилен — запои все
больше выбивали его из колеи. Он стал репетировать «баланс с
самоваром» с Шурой.
За собой же Кучкин сохранил другой номер,
менее эффектный, но безопасный и, главное, близкий сердцам
крестьянских зрителей: он ломал подковы. По десятку за вечер. Ломал
на пари по две подковы, сложенные вместе. Словом, это был Король
подков.
Однажды, когда дела цирка шли из рук вон
плохо и сборы сильно упали, Анджиевский приказал расклеить по городу
новые афиши. В них сообщалось, что он лично вручит кошелек с золотом
тому, кто принесет в цирк подкову, которую знаменитый силач Кучкин
сломать не сможет. Такие же афиши были разосланы по близлежащим
деревням.
И началось столпотворение. За сто верст
приезжали знаменитые кузнецы, чтобы попытать счастье, увезти золотой
кошелек.
Сборы стали полными, настроение в труппе
улучшилось. Но тут Михаил Кучкин запил. Да так, что еле-еле вышел на
вечернее выступление.
Перед выходом хозяин свистящим шепотом
объявил силачу свою волю: или он сегодня сломает положенное
количество подков, или завтра получит расчет.
Шура никогда не видел своего друга в таком
состоянии. Огромного роста человечище стал похож на мяч, из которого
выпустили воздух: руки бессильно повисли, он стал как будто ниже
ростом, плаксиво молил хозяина разрешить ему пропустить выступление.
Но Анджиевский был неумолим.
Кучкин вышел на манеж. Публика встретила
его аплодисментами, приветственными криками. Особенно неистовствовал
худенький, явно пьяный мужичонка в третьем ряду. «Давай, давай, —
кричал он Кучкину. — Выходи, выходи! Вот я тебе кой-чего приготовил!
Видал такую подкову? — и мужичонка помахал над головой куском
железа. — Мой кошель, мой!»
Обладателей подков пригласили на манеж.
Кроме крикливого мужика, набралось еще человек 30. К ним вышел
Анджиевский и объявил, что нужно бросить жребий. «Наш силач сломает
только шесть подков, как он делает это каждый вечер», — закончил
свою речь хозяин и пригласил претендентов к розыгрышу. Как нередко
случается, мужичонка, похваляющийся своей подковой на весь зал, в
число шестерых удачников не попал. Возмущенный, он начал ругаться.
Кучкина величал не иначе, как трусом, а хозяина — жуликом. Во
избежание скандала Анджиевский объявил, что и эта подкова тоже будет
сломана.
Первой Кучкин взял подкову настойчивого
мужичонки. Рывок, еще рывок. Неудача — подкова целехонька. Новые
попытки — и никакого результата, к удивлению зала и к радости
крестьянина. Замерли на арене и остальные шестеро претендентов.
Реальной стала надежда, что и их подковы не будут сломаны. А коли
так, значит, и они получат вознаграждение.
Нужно было спасать престиж цирка и
хозяйские деньги. Сам Анджиевский второй раз в этот вечер появился
перед публикой. Безмятежно улыбнувшись, он объявил, что Кучкин
сначала сломает все шесть подков, а потом уже эту, седьмую.
Кучкин понимал, чем грозит ему неудача. Пот
градом катился с его тела, мышцы напряглись. Шура протянул ему
другую подкову. Михаил ее легко разломил.
Тут к нему вернулась былая уверенность, и
он сломал еще пять. Настала очередь «заколдованной» подковы. Михаил
взял ее, секунду повертел в руках, как бы примеряясь, и потом мощным
рывком разорвал на две половины.
Хозяин удивительной подковы опешил. Он
внимательно осмотрел место излома, бросил обе половинки на манеж,
махнул рукой и пошел к выходу под густой шум зала.
Престиж цирка был спасен. Хозяйские денежки
тоже. После выступлений Анджиевский обнял Михаила и подарил ему три
золотые монеты. Однако тот от подарка отказался. Разыскав Шуру, он
привел его к хозяину. «Победил Засс, а не я», — прерывающимся
голосом сказал Кучкин. Хозяин потребовал объяснений.
Запинаясь, с трудом выдавливая слова, Шура
рассказал, как во время номера он незаметно подменил подкову. Знали
об этом только он да Кучкин. «А настоящая вот она, целая», —
закончил Шура, протягивая подкову хозяину.
Анджиевский рассмеялся. Внимательно
осмотрев железо, он сказал, что Михаилу просто повезло —
действительно, это было уникальное кузнечное изделие: «И не будь
Засс таким расторопным, худо бы нам всем пришлось».
Золотые монеты он отдал Зассу. Это был его
второй цирковой гонорар. И снова он был получен путем нечестным.
Снова в его душе боролись отвращение к
жульничеству и любовь к цирку. Цирк оказался сильнее.
С тех пор Александр Засс стал цирковым
актером. В благодарность за оказанную услугу хозяин дал ему
собственный небольшой номер: демонстрируя силу, Шура перебрасывал из
руки в руку через голову здоровенный камень. Подготовка «баланса с
самоваром» шла успешно, это сулило шумный успех. Отцу же он написал,
что старательно учится и вкладывает в свое дело всю душу, Это была
ложь. Но это было и правдой — Александр Засс-действительно вкладывал
всю душу в тяжелую работу, Работу циркача.
