МИР СИЛЫ
Звали его Клим Иванович. Старший сын в богатой крестьянской семье,
человек обеспеченный и независимый, он тем не менее жестоко страдал
от хрупкости сложения. Младшие братья его — богатыри как на подбор,
спорые в любой работе: и в поле, и в плотницком деле, и в кузнечном
мастерстве. А вот Клим фигурой не вышел. Бледный, худой, с
нездоровым цветом лица, он не только что поднять большой молот в
кузне, мешка с зерном сдвинуть не мог. Старик Иван Фадеич, глядя на
своего старшого, только вздыхал — не работник, нет, не работник.
И пошел Клим Иванович учиться на бухгалтера. Выучился. Жил неплохо,
но обиду на судьбу затаил и решил перехитрить ее. Выписал всяких
спортивных книжек и журналов, накупил гирь и станков для развития
силы и потихоньку тренировался в своей комнатушке. Частенько падал
он в изнеможении на пол, случалось, хлынет кровь носом, не
остановить. Но Клим занятий не бросал, хотя пользы от них особой не
ощущал.
Вот этот человек, горько переживающий свою немощь, и обнаружил Шуру
в подвале. На смену первому удивлению пришло взаиморасположение.
Странная была это пара — худой, болезненный тридцатилетний мужчина и
маленький двенадцатилетний крепыш. По вечерам они теперь почти не
расставались. Среди хаоса спортивной литературы, кучей сваленной в
комнате бухгалтера, Шура нашел множество журналов и всяческих
наставлений «по развитию силы и совершенствованию фигуры». Клим
Иванович со смешанным чувством разочарования, зависти и доброго
участия помогал своему новому приятелю разобраться в премудростях
цирковой и спортивной терминологии, разучивал вместе с мальчиком
атлетические упражнения, рассказывал истории о силачах, гимнастах,
борцах, которые ему приходилось читать и слышать. Перед Шурой
открылся целый мир, населенный сказочными силачами.
Нужно сказать, что увлечение Клима Ивановича не было чем-то
исключительным в тогдашней России. Борьба, поднятие тяжестей,
акробатика в то время пользовались популярностью необычайной.
Боролись всюду: в роскошном петербургском цирке «Модерн» и
пуританском саду общества «Попечительства о народной трезвости», в
городских театрах Одессы и Ставрополя, в парках Пензы и Оренбурга.
Не только мужчины, но и женщины отдавали дань всеобщему увлечению.
Сильная половина
рода человеческого относилась к участию женщин в соревнованиях
борцов весьма скептически. Так, журналы печатали такого рода
информационные заметки: «Архангельск. На смену мужскому чемпионату
прибыли борчихи: Эттингер, Сокольская, Морозова, Поддубная и др.
Дела — не таё...», «Кишинев. Скоро приезжает дамский чемпионат в
составе 12 борчих. Не так это нам интересно, потому что мы ждали
борцов, а не... борчих». Несмотря на столь скептическое отношение к
дамской борьбе, она тем не менее продолжала существовать. Трудно
сказать, велика ли была польза от такого рода «спортивных»
мероприятий. Однако сам факт существования женских «чемпионатов»
убедительно свидетельствует, сколь распространен был силовой спорт в
России в начале XX века.
В те годы были тесно связаны цирк и спорт,
популярные зрелища и серьезная тренировочная работа. Можно с
уверенностью сказать, что именно цирк был первым пропагандистом
спорта сильных. Конечно же, сотни не слишком разборчивых
антрепренеров наживались на организации чемпионатов борцов и
гиревиков. Конечно же, зрелища эти были астрономически далеки от
подлинной физической культуры. Но одно важное дело они делали с
успехом — пропагандировали силу и красоту человеческого тела.
Культ силы победоносно шествовал по стране. И на то были свои
причины. Россия, страна крестьянская, выходила на путь
капиталистического развития с огромным бюрократическим аппаратом, с
чудовищно расплодившимися конторами, банками и другими
непроизводящими учреждениями. Множество людей были оторваны от
привычного сельского быта, от повседневной работы, требующей
физических усилий. Между тем по складу своему, по настроениям и
склонностям они по-прежнему
тяготели к труду, в котором сила имела первостепенное, если не
решающее значение. И как реакция на новые, противоестественные для
больших масс населения условия жизни вспыхнуло увлечение силовыми
упражнениями.
Увлечение это подогревалось и иными причинами. Если интеллигенция
видела в нем возврат к «золотому веку» античности, к культу
красивого тела, то беднейшие слои населения рассматривали спорт с
точки зрения практической. По деревням ходили легенды о крестьянских
парнях, ставших мировыми чемпионами, вернувшихся в родные села с
большими деньгами, на -которые можно и корову купить, и хозяйство
поправить. Наивные эти истории гнали деревенских юношей на цирковые
подмостки, где они становились легкой добычей дельцов. Мало кто из
богатырей вернулся в родной дом — опутанные контрактами они до
последних дней, до «выхода в тираж» добывали деньги для своих
хозяев. И все-таки новые и новые русские Геркулесы шли на цирковые
арены: надежда выгодно продать единственное свое достояние,
единственное, что выделяло их среди других — физическую силу, была
слишком привлекательна.
Всего этого, конечно, не знал Шура, листающий книжки и журналы в
комнате Клима Ивановича. Перед его глазами мелькали медали и жетоны,
победные призы и кубки силачей. Любимым его героем стал Евгений
Сан-дов. Этот атлет в те годы, как, впрочем, и много лет спустя,
волновал воображение тысяч людей. Изустные и опубликованные рассказы
о его удивительно красивой силе составили целую литературу об
основах атлетизма. И до сих пор, так же, как больше полувека назад,
о Сан-дове спорят, на него нападают, им восхищаются так, будто речь
идет о нашем современнике, будто и не было в октябре 1925 года
роковой автомобильной катастрофы, погубившей замечательного
спортсмена.
Мальчик в далекой заволжской деревеньке боготворил Сандова. Его
книга «Строительство тела» стала для Шуры тем, чем для верующего
Библия. Затаив дыхание, он следил за спортивной биографией своего
любимого героя.
Болезненный студент-медик был страстно увлечен анатомией. Он решает
стать профессиональным борцом, хочет применить свои знания не
столько для лечения, сколько для совершенствования человеческого
тела. «Вы можете быть лучше, сильнее и красивее», — говорил Сандов
людям. И доказал это всей своей жизнью.
Одна за другой сенсационные победы на ковре. Сенсационные, потому
что публика в то время привыкла к атлетам гигантского веса — по 150
и более килограммов.
Сандов был иным. Средний рост, вес, немного превышающий 80
килограммов, казалось, не оставляли ему никаких шансов на успех в
поединках с циклопами, чьи тела напоминали неуклюжие, но
непробиваемые несгораемые шкафы. За Сандовым признавали изящество
поз, красоту тела. И только...
Но этот атлет умел не только позировать. Он побил мировой рекорд в
жиме одной рукой. Стоя на носовом платке с полуторапудовыми
гантелями в руках, делал сальто назад и точно вставал ногами на
носовой платок. Сандов рисковал даже бороться со львом.
Необыкновенное сочетание ловкости, силы и красоты тела при весьма
скромном весе сделали его любимцем цирка.
Казалось, непреодолимая пропасть лежит между мировым чемпионом и
мальчонкой из глухой деревушки, затерянной в бескрайних просторах
России. Шура думал иначе. Он решил не только учиться у Сандова, но и
достичь такого же совершенства тела. (Забегая вперед, отметим
двадцать лет спустя журнал «Здоровье и сила» напечатал их портреты
рядом на специальном цветном развороте.)
И разгорелся невидимый поединок.
Шура теперь начинал свой ранний день с гимнастики и пробежки. Каждую
свободную минуту он проводил на заднем дворе господского дома, где
соорудил своеобразный манеж с трапецией, самодельными каменными
гирями, подкидной доской и другими снарядами. Мальчик чувствовал,
как крепнет, наливается силой его тело.
А Сандов... Сандов поехал в Америку. Как-то там его обследовал врач.
Атлет попросил служителя Эскулапа встать одной ногой ему на ладонь.
Затем поднял доктора на вытянутой руке и поставил его на стол.
Шура, прочитав эту историю, духом не пал. Кроме книги Сандова, он
успел уже познакомиться с работами русских атлетов Анохина,
Дмитриева-Моро и других. Упрямый подросток совершенствует свой
манеж: сооружает два турника для перелетов с одной перекладины на
другую, мастерит из камней и палок все более тяжелые штанги. И как
награда за упорный труд приходят первые успехи — Шуре удалось
«прокрутить солнце» на перекладине, подтянуться на одной руке,
поймать камень, брошенный с подкидной доски.
Последним трюком он особенно гордился. Выглядело это так. Поперек
большого бревна укладывали доску. На одном ее конце — полупудовый
булыжник, на другой, свободный, прыгал Клим Иванович. Камень взлетал
ввысь, и маленький Засс ловил его на лету.
Смотрел на эти упражнения старый конюх
Григорий (единственный человек, разделявший привязанность двух
друзей к цирковым номерам) и неодобрительно качал головой.
«Разобьете вы себе лбы, честно говорю — покалечитесь», — увещевал он
самодеятельных циркачей. Не раз и вправду камень срывался, не раз
пролетал на миллиметр от головы Шуры. А однажды накликал беду старый
солдат — не удержал Шура каменный снаряд, упал с поломанной ключицей, месяц ходил с рукой на перевязи.
Потом начал все сначала. И не зря — через много лет на цирковых
аренах мира Александр Засс будет удивлять публику двумя
«смертельными» номерами. Сначала он поймает 90-килограммовое ядро,
выпущенное специальной пушкой, затем еще более усложнит номер,
назвав его «человек-снаряд»: партнерша атлета будет вылетать из
жерла огромного орудия и, пролетев через весь манеж, окажется в
«железных» руках Самсона.
Но это все еще будет, будет... А пока мальчишка заочно состязается с
мировым чемпионом. Силы не равны — у чемпиона специальные снаряды,
тренеры, врачи, опыт, знания. У Шуры Засса неуклюжие самодельные
штанги, кривые турники да болезненный Клим Иванович — и тренер, и
напарник. Но мальчишка упрям, очень упрям.
Вскоре дошла до будущего Самсона новая весть о его кумире. Сандов
организовал в Лондоне первый конкурс атлетического сложения. Парад
богатырей принимали известнейшие в Англии люди, и среди них
популярный писатель Артур Коннан-Дойль. Конкурс прошел с большим
успехом.
Конкурс так конкурс. И Шура решился на предприятие рискованнейшее —
добраться до Саранска, а там вызвать на соревнование, уж если не
Сандова, то по крайней мере местного силача Ваню Пуда. Ведь Ваня сам
предлагал любому желающему согнуть железный прут, даже 10 рублей
обещал удачнику. Никто этого сделать не смог. А он сможет: он,
Александр Засс, не уступит Ивану Пуду. И ему будет аплодировать
публика, как Сандову в далеком туманном Лондоне.
Никого не посвятив в свои планы, Шура стал готовиться к выступлению.
Железного прута не нашлось, пришлось заменить его толстыми ветвями
тополя, который рос у дороги недалеко от усадьбы. По-прежнему
проводя
много времени с Климом Ивановичем в тренировках маленький соперник
Сандова по вечерам потихоньку убегал к одинокому дереву.
По-обезьяньи забравшись к самой его вершине, Шура старался руками
покруче согнуть толстые ветви степного великана. Такие упражнения
требовали не только силы, но и ловкости, смелости, умения удерживать
равновесие. Все это пригодилось Самсону позже. А пока — упрямая
зеленая крона, мозоли на детских ладошках, ссадины на коленях...
Наконец Шура решил, что он готов к выступлению. Почему к нему пришла
твердая уверенность в своих богатырских возможностях именно в то
время, Самсон никогда объяснить не мог. Видимо, психологический
сдвиг стал необратимым — отдав столько сил тренировке, мальчик не
мог даже подумать о возможной неудаче. Да и в самом деле — разве не
подчинился ему тяжелый летающий булыжник, разве не научился он
«крутить солнце» на самодельном турнике, разве, наконец, не покорил
он ветви степного дерева? Все это говорило о его силе, силе
Александра Засса, готового вступить в единоборство с Ваней Пудом. А
там и с Сандовым и со всеми силачами мира.
Раздумывая о вещах столь приятных, наш герой отправился в цирк.
Вышел пораньше: 15 верст — путь неблизкий. Никому в имении он не
сказал ни слова — ни родным, ни Климу Ивановичу, ни дяде Грише.
Слава о победе Александра Засса должна была опередить его
возвращение. Мальчик готовил большой сюрприз.
Он успел к дневному представлению. Купив самый дешевый билет на
галерку, Шура с замиранием сердца следил за акробатами, за
наездницей-девочкой, за уморительным клоуном.
А когда на арену вышел иллюзионист, к
восхищению стало примешиваться чувство страха: вдруг этот человек, со странным, неулыбающимся лицом, накроет его, Шуру Засса,
своим звездным плащом и превратит в кролика? Ведь он только что
проделывал такие фокусы со своими ассистентами...
Но ничего страшного не произошло. Иллюзиониста сменили
дрессированные собачки, а затем на манеже появился Иван Пуд.
Шура впился в него глазами. Огромный, неуклюжий человек совершенно
преображался, выполняя силовые упражнения. Когда он подбрасывал
вверх наполненную водой бочку, пробивал кулаком толстенную доску,
рвал стальные цепи, его руки проделывали все это так быстро, что
временами глаз не успевал следить за их движением. Гром
аплодисментов непрестанно гремел в цирке.
И вот наступила тишина. Великан достал свой знаменитый железный прут
и предложил любому желающему попытаться согнуть его. Штальмейстер
вынес на серебряном подносе десятирублевую бумажку и поставил поднос
на барьер манежа: тот, кому в этой силовой игре будет сопутствовать
удача, получит деньги вместе с подносом.
Цирк замер. Мастеровые подталкивали друг друга: поди, мол, попробуй.
И вдруг с самого верха, с галерки, раздался детский голос: «Я
попробую!»
По рядам прокатился смешок. Однако штальмейстер поднял руку и
широким жестом пригласил мальчика на арену.
Когда Шура вышел на манеж, цирк сотрясло от хохота. Рядом с
исполинской фигурой Ивана Пуда тоненький двенадцатилетний мальчик, с
твердо сжатым ртом и решительно стиснутыми кулаками, казался очень
забавным.
Штальмейстер пошептался с ассистентом Пуда, потом с самим атлетом
и, успокоив поднятой рукой зал,
произнес: «Дамы и господа! Хотя нашему прославленному богатырю Ивану
Пуду и неприлично принимать вызов от столь неравного соперника,
однако он вынужден согласиться на это соревнование, поскольку у
взрослых посетителей, видно, коленки совсем слабы, слабее, чем у
этого мальчонки».
Зал загудел. Со всех концов к арене стали проталкиваться
возмущенные, подзадориваемые зрителями мужчины. Намерения их были не
совсем ясны — вполне можно было допустить, что их влечет на манеж не
стремление помериться силой с Пудом, а желание продемонстрировать
свои физические возможности на физиономии штальмейстера.
Назревал скандал. Но штальмейстер не растерялся. Перекрикивая гам
возмущенной толпы, он объявил, что Пуд готов допустить всех желающих
к соревнованию при одном условии.
В зале вновь воцарилась тишина.
— Наш прославленный богатырь готов соревноваться со всеми желающими,
— продолжал штальмейстер.— Однако ввиду большого наплыва
соревнователей дирекция цирка сочла возможным допустить к состязанию
лишь публику солидную. Ваня Пуд станет соревноваться с теми
противниками, которые сумеют ответить на его вызов не только силой,
а и деньгами, залогом в десять рублей. Делаем мы это для того, чтобы
привлечь к арене людей серьезных и не отвлекать почтеннейших
зрителей безобразным видом немощных попыток разных недолгодумающих
господ.
Ход был сделан безошибочный. В состоянии крайнего возбуждения
желающие соревноваться стали вытаскивать кошельки, занимать
недостающие суммы у соседей и знакомых. Отказаться теперь было
совестно. Отказаться — значило спасовать не только перед силачом
Пудом,
но перед его добровольным противником, этим загорелым до черноты
скуластым чертенком. Кто же хотел такого позора!
На это и рассчитывал штальмейстер. Когда беспорядочная толпа
соревнующихся превратилась в стройную очередь, когда внесенные
залоги кучкой разместились на том же серебряном подносе, он
раскланялся со зрителями и поднял руку, чтобы дать сигнал оркестру.
Но тут взгляд его упал на Шуру. В суматохе штальмейстер совсем забыл
об этом маленьком виновнике чуть было не вспыхнувшего скандала.
Теперь мальчик ему был не нужен. Денег у паренька явно не было.
Штальмейстер попытался незаметно спровадить его с арены. Шепотом
пообещал рубль, если тот исчезнет быстро и без скандала. Но не
тут-то было.
Этот человек в потертом фраке не знал, с кем он имеет дело. Он не
знал, что перед ним будущий победитель Сандова, иначе Шурка о себе и
не думал. Он гордо выпятил грудь и почти закричал: «Нет, я хочу
соревноваться».
Голос его был слаб и тонок, но все-таки первые ряды услышали. «Пусть
соревнуется без залога, допусти мальчишку», — поддержал его какой-то
бородач в партере. «Давай, парень, действуй!» — кричали ложи.
«Желаем мальчишку!» — отозвалась галерка.
Делать было нечего. Штальмейстер взмахнул рукой, заиграла музыка.
Служитель в униформе поднес Шуре стальной прут.
Прут обыкновенный. Потоньше тополиных ветвей. Только почему же так
жжет ладони, почему страшно ноет колено, о которое Шура старается
перегнуть стальную палку, почему такой тяжелый гул в ушах? Еще
чуть-чуть, и поддастся эта проклятая железяка. Ну, сгибайся же!
И тут Шура услышал свистки, топанье ног, хохот. Симпатии зала
сменились злыми насмешками: «Брось, пацан! Пойди за мамкину сиську
подержись», — грохотала галерка. Заливисто хихикал кто-то совсем
рядом в партере. Все было кончено. Провал. Позор...
Вдруг, перешагнув через три кресла и невысокий барьер манежа, рядом
с Шурой очутился тот самый бородач, который первым начал кричать
«допусти мальчишку». Дорогой костюм, казалось, вот-вот лопнет на
его могучих плечах. В руке — трость с золотым набалдашником. Во рту
— сигара.
Аккуратно положив трость на барьер, бородач взял у Шуры железный
прут и внимательно его осмотрел. Зрители притихли, с нетерпением
ожидая, что сообщит им новое действующее лицо этого полного
неожиданностей представления.
Бородач продолжал рассматривать прут. И лишь когда с галерки
раздался крик: «Эй, ты там, в чем дело-то, что глазеешь», — он
заговорил медленно, почти не повышая голос. «Дамы и господа, —
зазвучал над ареной его несильный, но звонкий бас. — Мальчик согнул
прут. Извольте убедиться». Он взял стальной стержень за оба конца и
поднял над головой. Действительно, изгиб был. Маленький, но
явственно видный изгиб на знаменитом стальном пруте Вани Пуда. Тут
началось нечто невообразимое. Аплодисменты, топот, свист, треск
скамеек и кресел — все смешалось в один нестройный гул. Шура снова
был героем толпы.
Напрасно потерявший всю свою солидность Ваня Пуд пытался перекричать
эти сотни глоток и убедить взбудораженных посетителей балагана в
том, что не мальчик согнул прут. «Это все он, он сделал! Покрутил,
покрутил, да и подогнул немного!» — вопил Ваня, тыкая пальцем в
невозмутимо улыбающегося бородача. Но его
никто не слушал. Человек, еще несколько минут назад бывший
воплощением силы, кумиром ярмарки, больше не существовал — на арене
остался просто толстый суетливый, потный да еще смешно выряженный в
полосатое трико мужичок.
Среди всей этой суматохи только штальмейстер, бородач и Шура
сохраняли относительное спокойствие Шура просто не знал, что делать.
Руки вдруг стали ем; мешать, он то прятал их за спину, то глубоко
засовывал в карманы, то скрещивал на груди, а потом опять ту же
прятал за спину. Бородач безмятежно улыбался, опираясь на свою
форсистую трость. А штальмейстер, внимательно вглядываясь в
бушующий зал, оценивал обстановку. И оценил ее правильно. Теперь,
когда мальчик согнул прут, пусть согнул чуть-чуть, пусть сомнительно
он ли это сделал или ему помог удивительный бородач,— количество
желающих померяться силой с Ваней возрастет. Пуд побежден, и немало
найдется людей, готовых показать свое превосходство над поверженным
кумиром.
Придя к этому выводу, штальмейстер поднял руку и хорошо
тренированным голосом прокричал: «Господа, продолжаем! Желающие
принять участие в состязании — прошу на арену».
Конца выступления наш герой не видел. Сжимая в руке денежную
бумажку, он вышел из цирка вместе с бородачом, и их тут же впитала в
себя плотная, пестрая ярмарочная толпа. У какого-то павильона
бородач остановился, положил Шуре руку на плечо и сказал: «Ну,
прощай. Как-нибудь встретимся. Кучкин я, борец не слыхал про такого?
— Потом, чуть подумав, добавил: — Прут-то я действительно немного
того, подогнул Но ты парень здоровый. Еще не то делать сможешь А что
сжулил, так ведь в цирке без этого не проживешь». — И бородач, добродушно хохотнув, исчез в базарной толкучке.
Шура стоял растерянный. Сложной штукой оказался цирк. С одной
стороны, он вроде бы проиграл. Но в то же время его похвалил,
обнадежил этот большой и сильный человек. Деньги, конечно, он
заработал нечестно. Но ведь и штальмейстер тоже жук, знает, что
никому из соревнующихся не удастся вернуть свой залог, вот и обирает
простаков. А Сандов? О. Сандов! Это спортсмен, настоящий спортсмен,
честный и гордый...
Дойдя в своих сложных размышлениях до Сандова, Шура почувствовал,
как гадко стало у него на душе. Все сразу прояснилось. Как далек
этот ярмарочный балаган, этот мелочный торг от красивого культа
силы, от благородного мужества Сандова! Как все это непохоже на ту
блистательную победу, которой он добивался в долгие часы тренировок,
которую видел в рассказах Клима Ивановича, в беседах с дядей Гришей!
Сейчас Шура оказался от нее дальше, чем когда бы то ни было раньше.
Так бродил он по ярмарке из одного ее конца в другой, проклиная
цирк, проклиная себя, ненавидя всех этих толкущихся, снующих,
суетливых людей. А когда стемнело, Шура снова оказался у дверей
цирка.
Начиналось вечернее представление. В толпе у входа только и
разговоров было, что о дневных событиях. О том, что какой-то
мальчонка показал силу необыкновенную, и как понесли простаки
червонцы в залог хитрому штальмейстеру, но никто потом не смог
согнуть этот знаменитый Ванин прут. Уплыли денежки простаков в
карман хозяина балагана, а Ваня Пуд восстановил свое имя сильнейшего
человека. Суждения высказывались разные. Одни говорили, что
мальчишка был удивительно силен, другие — что это все хитрости
циркачей: денежки, мол, из простого народа выманивают.
Шура забился в темный край галерки. Он боялся быть узнанным,
стыдился самого себя, страшился наказания, которое неминуемо ждет
его дома за самовольную отлучку. Но не мог покинуть цирк.
Выступление прошло спокойно. Опять были и дрессированные собачки, и
лошади, и клоуны, и фокусник. Только Ваня Пуд вышел насупленным,
сердитым. Штальмейстер уже не предлагал никому меряться с богатырем
силой. Проделав все, что положено, Ваня под редкие хлопки покинул
манеж.
Представление окончилось. Люди стали расходиться по домам. И тут
только Шура задумался: что же делать?
Он догадывался, что его уже начали искать, что в имении поднялась
тревога, видел обеспокоенные лица отца и матери, Клима Ивановича,
дяди Гриши. Крутой характер отца был хорошо известен всем соседям, и
встреча с ним среди ночи ничего хорошего не сулила. Шура чувствовал
себя глубоко несчастным.
И тут в голову пришла мысль: а что, если остаться в цирке? Утро
вечера мудренее, да и лучше ночь провести где-нибудь здесь, под
скамейками, чем встретиться с городовым, который непременно схватит
его на улице чужого города и посадит в участок, как бродягу.
Однако скамейки были слишком узки, чтобы под ними спрятаться. Других
сокровенных мест не находилось. Ничего не придумав, Шура стал
двигаться к выходу. И тут он заметил какие-то большие деревянные
ящики. Подойдя к ним, мальчик огляделся. В цирке оставалось немного
народу, почти все огни были потушены. Убедившись, что за ним никто
не следит, Шура скользнул за ящик и присел на корточки.
Так, сжавшись в комочек, он просидел довольно долго. Выглянув из
своего укрытия, он увидел то, чего больше всего боялся: прямо к нему
с фонарями приближались два служителя, проверявших помещение цирка, прежде чем
оставить его на ночь. Мальчику нечем было бы оправдаться, заметь они
его в этом укромном уголке — отсюда путь вел прямо в полицейский
участок.
На счастье, все лампы в цирке были погашены, и увидать прячущегося
человека было нелегко. Шура быстро юркнул в один из ящиков, который
был открыт и лежал на боку. Там оказались солома и стружки, видимо,
перевозили какой-то хрупкий реквизит, и мальчик зарылся в них с
головой. Сделал он это вовремя: блики огня покачивающихся фонарей
скользнули у него над головой, и он услышал совсем близко голоса.
— Никуда сборы, — сказал один голос, молодой и сильный.
— Да уж куда хуже, — ответил надтреснутый, хриплый бас.
— Видал, Зельма чуть не укусила Серегу. Собака, она же не человек,
она не понимает, почему надо голодать, ей мясо подавай, и все.
— Ничего не соображают, это точно, — откликнулся собеседник. — С
голодным зверем никакой антраша не выйдет...
Продолжение разговора Шура уже не слышал. Но эти слова запомнил на
всю жизнь.
Огни удалились, люди ушли. Сон и усталость взяли свое. Шура заснул.
Проснулся он от голода и сильной жажды. Осторожно встал и отправился
по цирку в поисках ведра с водой. Ведра не нашел, но зато обнаружил
нечто, повергшее его в совершенный восторг, — гири и штанги,
реквизит выступавшего силача.
«Очень хорошо, — сказал себе будущий победитель Сандова. — Теперь я
смогу испытать свою силу».
Но как Шура ни старался, он смог лишь чуть-чуть
оторвать тяжелую штангу от земли. А Ваня Пуд поднимал ее на
вытянутые руки без видимого труда. Так в темном закутке пустого
цирка, на рассвете дня, не предвещавшего ничего хорошего, Шура Засс
понял, как далека его дорога к победе над знаменитыми соперниками.
Цирк просыпался. Из клеток и стойл доносились вой и всхрапывание
пробудившихся животных, мучимых, как и наш герой, голодом и жаждой.
Скоро должны были прийти служители. Пора было выбираться на волю.
Шура пополз вдоль края тента, ища место, где его можно было бы
приподнять и выбраться из балагана. В одном углу веревки были
натянуты не очень туго. Шура приподнял брезент, и в глаза ему
ударили лучи восходящего солнца.
Несколько минут он стоял в растерянности. Нужно было что-то делать.
Первая мысль — гнев отца. За отлучку без разрешения отец мог не
только жестоко избить, но и совсем выгнать из дому.
Однако иного выхода, кроме как отправиться домой с повинной, в
голову не приходило. Мелькнула, правда, робкая надежда попроситься
служить в цирк. Но перипетии прошедших суток отогнали ее прочь.
И наш герой зашагал к дому. Разочарование, боязнь отцовского гнева,
стыд — все это удлиняло и без того неблизкую дорогу. Шура шел
кружным путем, через овраги и перелески — не хотел встретиться с
кем-нибудь из знакомых. Саднили сбитые в кровь ноги, нестерпимо
хотелось есть и спать. Хорошо еще, что удалось напиться из ручья...
Около полудня он толкнул дверь дома. Его никто не встретил. На столе
нашелся кусок хлеба и луковица. Съев этот нехитрый харч, Шура тут же
за столом и заснул.
Разбудил его старший брат. Беседа братьев была предельно краткой.
— Где ты был всю ночь?
— В городе, в цирке. Куда ушел отец?
— Поехал в город, заявить в полицию. Ты его не встретил?
— Нет, я не шел дорогой.
— Худо тебе будет.
— Знаю.
Вскоре пришла мать с остальными детьми — оказывается, вся семья с
раннего утра ушла на поиски в окрестные овраги. Думали, случилось
несчастье. А может, бандиты украли младшенького из семьи Зассов...
Шура отвечал на распросы неохотно, прятал глаза.
Все решила мать. «Седлай лошадь и езжай в поле, — сказала она. —
Отец вернется, узнает, что ты работаешь, — авось смилостивится».
Но случилось иначе.
...Шура возвращался домой после тяжелого трудового дня, которому
предшествовали сумбурные цирковые приключения и беспокойная ночь. Он
чуть было не падал с ног от усталости. И тут в дверях дома перед ним
вырос отец. Старший Засс уже был, видимо, осведомлен о всех
приключениях сына — кнут в руке свидетельствовал об этом. Позже,
вспоминая этот эпизод своего детства, в одном из интервью знаменитый
цирковой актер Александр Засс употребил английскую поговорку:
«Можете радоваться, что вам не пришлось носить мои ботинки».
Поговорка эта идентична русской: «Хорошо, что ты не побывал в его
шкуре». А «шкура» Щуры в тот вечер, надо сказать, трещала по всем
швам.
Отец не сказал ни слова, пока не закончил свою работу кнутом по
спине сына. Потом он произнес всего несколько слов: провинившемуся
предстоит жить в чулане на голом полу и питаться хлебом с водой. Даже заработанные Шурой
в цирке деньги не смягчили его гнева. Такой полутюремный режим
продолжался три дня. На четвертый день Шуре было объявлено, что он
уезжает на год в дальнюю деревню подпаском. Отец договорился с
управляющим об этой черной и неблагодарной работе для своего
младшего сына с целями чисто педагогическими — самоволие должно быть
строго наказано.
