Король шутов.
Воронеж был резиденцией Анатолия Леонидовича
Дурова.
Циркачи называли этот старинный русский город "дуровской столицей", а
самого Дурова - "Почитай-губернатором". Власти предержащие во главе с
истинным губернатором основательно побаивались языкатого клоуна, гордо
именовавшего себя королем шутов, но не шутом королей.
Он высмеял спесивого воронежского полицмейстера Мишина так, что тому
не стало проходу. Дуров вывел на арену осла и воскликнул: "Этот
осел-Мишин". Взрыв смеха потряс своды цирка. И тогда клоун с серьезной
миной добавил: "Нет, вы меня не так поняли. Я хотел сказать, что этот
осел принадлежит нашему клоуну Мише".
Шутки Анатолия Дурова облетели всю Россию. Горький писал о нем, что
Дуров "был тем волшебником, который в отравленный источник печали влил
каплю, одну только каплю живой воды - смеха - и сделал его целебным,
дающим силу и жизнь". "Для своего времени Анатолий Дуров был
чрезвычайно яркой фигурой: его сатирические выходки против полиции и
против властей вообще, были чрезвычайно смелы", - вторил ему Куприн.
Список губернаторов, полицмейстеров и других начальственных лиц,
нанизанных на дуровскую булавку, рос буквально помесячно. Одесский
градоначальник адмирал Зеленый, самодур и держиморда, "изволил
посетить" буфет цирка Малевича, когда там находился Дуров. Все
верноподданнически вскочили, и лишь один клоун продолжал сидеть, как
ни в чем не бывало.
- Встать! - рявкнул Зеленый. Дуров демонстративно отвернулся.
-Скажите этому олуху, что я -Зеленый,-приказал адмирал своему
адъютанту.
- Вот когда ты созреешь, я буду с тобой разговаривать, - спокойно
бросил ему Дуров и вышел. Вечером Дуров выехал на манеж. Под ним была
свинья, выкрашенная в зеленый цвет. Цирк сотрясался от хохота.
Адмирал, багровый от гнева, кричал из ложи: "Под суд! Арестовать!"
На арену выскочил дежурный пристав и ткнул свинью ножнами шашки.
Выбежал содержатель цирка Труцци и вместе с приставом пытался утащить
свинью. Зеленая свинья с визгом металась по арене. Люди стонали,
падали с мест от смеха. Когда веселье достигло апогея, хладнокровный
Дуров увел свинью с арены.
Дурову было предписано убраться из города в двадцать четыре часа. Он
запряг зеленую свинью в тележку и под ликующие крики одесситов проехал
по Дерибасовской. Таков был финал этой истории. Адмирал Зеленый был
уничтожен. Однажды, как это было положено, Дуров принес в полицию
афишу "на дозволение". Кроме всего прочего, в афише значилось: "Хор
свиней исполнит несколько песен..."
- А где слова песен, господин Дуров? - в простоте душевной спросил
полицейский чин.
-Свинячьего языка не понимаю и по-свински не разговариваю,-отрезал
клоун. В тот же вечер на представлении он прошелся по адресу
полицейской цензуры и ее строгостей и закончил свой монолог
импровизированным куплетом:
Тут, отлично знаю я,
И цензура не поможет:
В наше время и свинья
Без цензуры петь не может.
Николаевский градоначальник генерал Киссель постоянно придирался к
Дурову. На одном из представлений клоун поставил перед свиньей
несколько мисок с разным пойлом. Одна из мисок была наполнена киселем.
Аккуратно вылакав миски, свинья не прикоснулась к киселю. Хрюкнув, она
затрясла мордой и кинулась прочь.
-Вот видите, свинью и ту воротит от киселя, --прокомментировал Дуров
(он полил кисель нашатырным спиртом). Генерал понял намек и выслал
Дурова из города. Таков был этот король шутов, клоун-трибун, великий
мастер обличения, претерпевший все - высылку и отсидку, штрафы и
рукоприкладство. И он продолжал свое.
- Единственно, чего недостает животным, так это дара речи - умения
выражать свои мысли словами. Но, право же, если это отличие человека
от животных - дар слова - употреблять для сквернословия, как это
делает в Государственной думе Пуришкевич, то об этом жалеть не
приходится.
Дуров разбрасывал на арене несколько газет и шутливо предлагал свинье
выбрать газету по вкусу. Та тыкалась пятачком в номер "Гражданина",
черносотенной газеты, издававшейся мракобесом князем Мещерским. Дуров
хладнокровно изрекал:
- Вот свинья и газету себе выбрала свинскую. Заикин ехал к "Почитай-губернатору".
С ним его связывали узы дружбы. Они выступали у Труцци и Саламонского,
у Никитиных и Чинизелли - борец и клоун, две звезды русского цирка.
Дуров занимал третье отделение - "хоть третье отделение меня не
жалует"; Заикин обычно появлялся во втором.
- После меня тебе будет трудно, - объяснял Дуров.-Публика выдохнется и
перестанет аплодировать.
Он относился к борцу добродушно, с легким оттенком насмешливости,
называл "Ванькой-крючником" и "рыцарем телеграфного столба".
Заикин любил и побаивался его. Острый язык Дурова ранил походя. Было в
Леонидыче что-то барственное; в отличие от других клоунов, он почти не
употреблял грима, а на улицах появлялся в безукоризненном костюме с
неизменной тростью и лорнетом, больше похожий на богатого помещика или
предводителя дворянства, чем на циркового артиста. Он и в самом деле
был представителем старинного дворянского рода, откуда вышла
кавалерист-девица Дурова, героиня Отечественной войны, был жалован
какими-то медалями и даже звездой эмира Бухарского, которая сияла на
его груди во время представлений.
Заикин ехал в Воронеж. А впереди бежали были и небылицы о его полетах
и падении в Харькове. Смерть с косой, намалеванная на афишах, уже
караулила его на заборах и тумбах "дуровской столицы".
Харьков остался в памяти, как дурной сон. Всей выручки не хватило,
чтобы свести концы с концами. Пришлось выступить в местном цирке.
Только тогда удалось расплатиться с Пташниковыми и выкроить денег на
дорогу.
На вокзале были, правда, сердечные проводы. Их омрачил мертвецки
пьяный помещик. Он лез целоваться, зажав в руке две катеринки, и
тянул:
-Ха-чч-у с то-боой ле-тать. Т-олько н-не ур-ро-ни... Откуда-то
вывернулся полицмейстер и назидательно сказал:
- Летать - летай. Но не падай. Людей пугать не положено. Так-то.
- Постараюсь, ваше сковородне,-насмешливо ответил Заикин. - Таперича я
понял: главное, чтоб люди не пугались. Сам, значит, погибай, а публику
не пугай.
- Ну-ну, забыл с кем разговариваешь!
- Невозможно забыть такую прекрасную личность, ваше сковородие, -
невозмутимо продолжал Заикин. И полицмейстер почел за благо удалиться:
величание сковороднем на людях тотчас вызвало иронические ухмылки.
Дуров встречал его на перроне в окружении множества людей. Среднего
роста, он казался выше многих благодаря своей осанистости. Они
расцеловались. И затем Дуров, обведя широким жестом толпу встречающих,
игриво сказал:
- Рекомендую: свита короля шутов. А это-Иван Заикин, рыцарь
телеграфного столба, самодержец бурлацкий, король железа, царь борьбы,
великий князь аэропланский и прочая, и прочая, и прочая.
Заикин машинально поклонился, и в толпе раздались смешки.
-Ну-с, поехали ко мне в усадьбу. Еленочка тебя ждет-не дождется. Ей
ужасно хочется вознестись на небо. А я повременю. И отпрыск Толька
интересуется. Тут у нас еще никто живого авиатора в глаза не видал.
- Ох, и шутишь же ты, Анатолий Леонидыч. Как это ты меня давеча
величал: самодержец, царь, великий князь... Намек на высочайшую особу.
А рядом пристав стоял.
- Ничего, они тут у меня дрессированные. Как мои свиньи, - невозмутимо
ответил Дуров.-Стоят по стойке смирно и верноподданнически хрюкают.
- Кто, свиньи? - не понял Заикин.
-Да нет, полицейские. Заикин расхохотался.
- Еще одна знаменитость к нам пожаловала - Федор Шаляпин, - продолжал
Дуров. - Твой конкурент.
- Нешто он у меня сбор сорвет? - усомнился Заикин.
-Да нет, чудо-дерево. Помнишь, как он в цирке "Модерн" подкову ломал?
-Не при мне это было. А сломал?
- Не вышло. Застеснялся. А лет десять назад - сломал бы.
Просторный дом Дурова был по-своему примечателен. Входящих встречала
на калитке надпись: "Кто приходит ко мне-делает удовольствие, кто не
ходит - делает одолжение".
Хозяин дома был вообще любителем надписей. Они висели всюду: в
гостиной и спальной, в прихожей и рабочем кабинете, в саду и дуровском
домашнем музее. Лишь хозяйский девиз был прост и незатейлив:
"Жить остается немного -надо торопиться работать", а остальные
смахивали на афоризмы Козьмы Пруткова: "Только фонтан бьет снизу
вверх, обычно бьют сверху вниз", "Наш путь - короткая дорога от
метрики до некролога", "И в раю тошно жить одному", "Не так опасно
споткнуться, как обмолвиться". В саду был сооружен небольшой
террариум, который, видимо, поначалу был задуман как бассейн для
фонтана. Дуров запустил туда сухопутных черепах, расписав их панцири
надписями: "Наша конка", "Городское хозяйство", "Просвещение". Была
тут и черепаха с двумя буквами "Г. Д."- Государственная Дума, которые
для сановных посетителей расшифровывались, как "господин Дуров".
Заикин ходил и дивился. Дивился щедрой талантливости и выдумке Дурова.
Он был и стихотворцем сатирического склада, и изрядным художником -
всюду висели картины, писанные почему-то только на стекле и какими-то
диковинными красками, которые составлял сам Дуров. Он, кроме того, был
жаден до всяких диковин, редких и красивых вещей - от египетской мумии
до народной одежды, от старинной посуды до японского и китайского
фарфора и лака, от чучел, которых, кстати, было у него великое
множество, до древних манускриптов. Комнаты и музей были увешаны
этюдами и картинами Айвазовского и Боголюбова, Якоби и Яковлева - в
большинстве своем современников Дурова, почтивших его талант
созданиями своей кисти.
- Чистая кунсткамера, - заключил Заикин, осмотрев все дуровские
богатства.
- Был бы я пограмотней, написал благодарствие. Не пойму только, зачем
это все тебе.
- Надоели монстры говорящие, собираю монстров молчащих, - загадочно
ответил Дуров. - А теперь пойдем обедать: делу - время, потехе - час.
За столом было шумно и весело. Анатолий Леонидович развлекал гостей с
большой выдумкой и потчевал щедро: дом Дуровых славился
хлебосольством, несмотря на сравнительно скромный достаток хозяина. Он
болтал с Жоржем и Жаном на плохом французском языке, вышучивал
простецкие манеры Заики-на, подтрунивал над сыном, двадцатитрехлетним
юношей, встрёпанным, живым и бойким на язык, как отец.
- Анатолька-то наш хочет по моим - стопам пойти - клоуном стать. Так
ведь не та стать - худ, ростом мал, не нахал. Урезонь ты его, Иван,
пожалуйста. А то и силой, силой согни. Будет шут- побьют, а мне, отцу,
жалко, уж лучше своя палка...
-Ты ровно балаганный дед-так стихами и сыплешь, - добродушно заметил
Заикин.
- На сие число - мое ремесло, - не моргнув гла зом, срифмовал Дуров. -
У них, дедов, и учился и, как видишь, наловчился.
В разгар обеда явился посланец Шаляпина-его доверенное лицо и
секретарь Исай Григорьевич Дворищин. Бывший артист провинциальной
оперы, обладатель недурного, хотя и слабенького тенора, он чем-то
приглянулся Шаляпину и стал его тенью. Щуплый Дворищин был
единственным человеком, способным укротить припадок буйного
шаляпинского гнева, что служило постоянной загадкой для всех, знавших
великого певца.
- Исай Григорьевич, к столу! - крикнул Дуров, состроив свирепую
физиономию.
- А не то отдам на съедение своим четвероногим. Двуногие же - сами
съедят. Без предупреждения.
Дворищин засмеялся и стал отказываться.
- Федор Иванович просил вас, Анатолий Леонидович, с супругой и чадами,
и вас, Иван Михайлович, с коллегами быть его гостями сегодня вечером в
городском театре, - чинно произнес он. - Всем вам загнуты билетики в
первом ряду, несмотря на противодействие господина антрепренера.
- Ишь, какой прыткий, - удивился Дуров. - А откуда Федор знает, что
Иван здесь?
-Из афиш. Опять же Заикин-знаменитость, "Шаляпин русских мускулов",
как прозвали его парижане...
- Верно. Шаляпин о Шаляпине знать должен, - подхватил довольный
Заикин.
- Федор Иванович вообще большой любитель борьбы, - добавил Дворищин, -
ни одного интересного чемпионата не пропускает. Он и сам занимается
упражнениями.
Дворищин церемонно откланялся и ушел. Вслед за ним отправился и
Заикин, условившись встретиться с Дуровыми у театра. Надо было
проверить, как идет подготовка к полетам.
Вечером они уселись все в один ряд, как приказал Шаляпин. Концерт
долго не начинался. В публике чувс1вовалось нетерпение. Люди
принимались хлопать, голоса сливались в оглушительный гул.
Наконец на сцену стремительно вышел, вернее выбежал, Шаляпин. За ним,
едва поспевая, шагали аккомпаниатор Покрасс и антрепренер Резников.
Зал затих как-то сразу, словно на людей накинули ватное одеяло.
Певец облокотился на рояль, держа в руке тонкую нотную тетрадку. Лицо
его было строго. Широкие крылья ноздрей раздувались, белесые брови
сдвинулись к переносице.
Он едва приметно поклонился и запел. И тотчас в зале воцарилась Ее
Величество Музыка. Он пел "Блоху", "Как король шел на войну",
"Сомнение", "Старого капрала" - все свое, русское, то разудало
призывное, то лирически напевное, и зал радовался, светлел, грустнел,
отзываясь на каждую фразу. Иногда Заикину казалось, что Шаляпин поет
только для них, друзей, но когда он неприметно оборачивался, то
встречал взгляды, прикованные к певцу и словно бы получавшие ответные
токи со сцены.
Концерт затянулся - Шаляпин пел много и щедро. Когда в последний раз
опустился занавес, они поспешили за кулисы. Артист, возбужденный,
потный, встретил их радостными восклицаниями и поочередно заключил в
объятия.
- Ты не представляешь, как приятно мне было, --гремел он, обращаясь к
Заикину. - Еду с вокзала и вижу афишу: "Летун-богатырь Иван Заикин".
Иван в обнимку со смертью. Земля треснула, он воспламенился и полетел.
Со своими-то пудами. Каково, а?
Дуров потеплевшими глазами смотрел на них, огромных, сильных,
упиравшихся чуть ли не в потолок низенькой артистической уборной.
Наконец, он хлопнул в ладоши:
- Дамы и господа, слушай сюда, как говорят в Одессе, а мы с вами в сем
славном городе провели вместе немало веселых дней: сейчас мы все едем
ко мне ужинать.
Шаляпин стал отказываться, к нему присоединился и Заикин.
- Поздно, да и устал я. Освободи, сделай милость. Как-нибудь в другой
раз.
- Федор Иванович поет послезавтра в Ростове, ему надо отдохнуть, -
поддержал Дворищин.
Дуров неожиданно надулся, выкатил глаза и рявкнул:
- Не потерплю! Раз-зорю! Ма-ал-чать! С кем разговариваешь?!
- Сдаюсь, ваше сиятельство, - загрохотал Шаляпин, подняв вверх руки. -
Всеподданнически повинуюсь.
- То-то, - удовлетворенно произнес Дуров. - Распустил я вас. Свободы
захотелось, мужичье, дуболомы. Мало вам государевой конституции со
свободами куцыми. Марш в коляску!
Дворищин пробовал было возразить, но Дуров, выразительно глянув ,на
него, крикнул:
- Поговори у меня! Ув-волю!
Ночь выдалась звездная, тихая. Ни единой души не попалось навстречу,
пока они пробирались к дуровскому дому. Лишь колотушка будочника глухо
трещала где-то в отдалении.
- Не губернский будто город, а деревня.
- Молчи, а то налетят подлеты воронежские и ограбят солиста
императорских театров,-смешливо пообещал Дуров.
За ужином царило безудержное веселье. Хозяин дома был в ударе. С
непревзойденным искусством Дуров разыгрывал комические сценки,
изображая то околоточного, берущего взятку, то воронежского
полицмейстера, отличавшегося великой любовью к спиртному и
зуботычинам, то, наконец, Шаляпина в концерте и Заикина на арене. Все
принимали участие в этой игре. Взрывы смеха то и дело сотрясали
гостиную.
После ужина "слабосильная команда" во главе с Еленой Павловной была
отправлена спать, а Шаляпин, Заикин, Дуров и сын его Анатолий
Анатольевич перешли в кабинет хозяина. Начались воспоминания.
-А помнишь, как мы с тобой выступали на благотворительном вечере в
Петербурге? - обратился Шаляпин к Заикину.
- Кто это вас впряг в одну телегу - коня и трепетную лань? -
полюбопытствовал Дуров. - Мы-то с Иваном все время одну запряжку
тащили, а ты как туда попал?
- Разве ты не знаешь, что такое благотворительные концерты? -
отмахнулся Шаляпин. - Кого затащат за полы, тот и выступает. Я там
перед Иваном пел. Кончил, выхожу, а он аж позеленел от испуга.
Бормочет: ну, таперича я провалюсь на чистой-то публике. А чистая
публика отпускать его не хотела. Было?
- Было, - подтвердил Заикин. -Я тогда грешным делом думал, что им,
интеллигентам, только разные искусства да музыку подавай. Вот и
боялся.
- Ты, брат, весь музыка, - убежденно сказал Шаляпин. - Вон как у тебя
мускулы играют. Человечище ты красоты необыкновенной. Идешь, все глаза
на тебя пялят, шушукаются: "вот Заикин, богатырь", а мимо меня
скользнут равнодушно, будто я тень твоя.
- Вот видишь, папа, как популярен цирковой артист, - неожиданно подал
голос молчавший до тех пор Дуров-младший. - А ты препятствуешь мне
идти в цирк. Федор Иваныч, Иван Михайлович, ну подействуйте хоть вы на
него, - взмолился он.
- И чего ты в самом деле упорствуешь? - напустился на старшего
Шаляпин. - Сам, небось, из столбовых-то дворян в циркисты сбежал.
- Позвольте: а на то ли я
Лелеял Анатолия,
Чтоб вышел он шутом,
Да и плохим притом?
- экспромтом продекламировал Дуров.
- Здорово! - восхитился Шаляпин. - Но сына ты пусти, ежели он к цирку
тянется. Цирк - великое искусство, равное всем другим, и ты сам это
великолепно доказал.
- Оставь меня в по-ко-е,-шутливо пропел Дуров.
- Ну вот, как серьезный разговор, так он хвостом вильнет и в
сторону,-огорчился Шаляпин.-Ну-ка, Ваня, дай ему пару макарон.
Заикин сделал вид, что готов броситься на Дурова. Но тот присел в
полупоклоне и провозгласил:
- Пора ко .сну, о гости дорогие...
Утром небольшое происшествие омрачило их мирную беседу за завтраком. В
столовую влетел младший Дуров и взволнованно крикнул:
- Папа, пеликан подыхает!
Дуров побледнел, сорвался с места и выбежал из комнаты. Шаляпин и
Заикин переглянулись и, не сговариваясь, пошли за ним. Дуров стоял над
огромной грязно-белой птицей и всхлипывал, закрыв лицо руками.
-Ну полно, Толя, убиваться,-обнял его Шаляпин. - Эвон сколько у тебя
всякой дрессированной живности.
- Какой артист был, какая редкая птица!- поднял он лицо, мокрое от
слез. - Как я его подавал...
И голосом, еще не окрепшим, дрожащим, продекламировал:
Чиновный люд, кичась высоким саном,
Имеет много сходства с этим пеликаном.
Пред низшими, слабейшими вы важны,
Так величавы, горды и отважны...
Пред сильными ж вы низки и покорны,
Послушны, мелки, суетны, проворны,
И на лице у вас невинности печать,
И ко двору себя даете приучать.
- А пеликаша при этом покачивал головой, точно говоря: да, так, так. Я
потерял большого друга, и не утешайте меня.
Пеликану устроили торжественное погребение. Сколотили подобие гробика,
уложили туда атласную подушечку. Анатолий-младший открыл шествие. За
ним чинно шагали остальные.
- К месту вечного упокоения раба божия пеликана, - пошутил Шаляпин. И
затем нарочито гугниво, на дьяконский манер, затянул: - Да бу-удет
пе-ли-и-кану зе-е-мля пу-у-хом. Аминь!
Дуров не выдержал - улыбнулся.
Днем, проводив Шаляпина, они отправились на ипподром.
- Полечу на небеса за безгрешным пеликашей,- вздохнул Дуров. -
Возьмешь?
- А не побоишься? - в свою очередь спросил его Заикин.
- С горя да с радости я на любой отчаянный шаг решусь.
На ипподроме было полно любопытных. Безбилетная публика окружала его
плотным кольцом. У входа они столкнулись с полицейским приставом. Тот
уважительно поклонился Дурову и спросил:
- Вы тоже летите, Анатолий Леонидыч?
- А как же: хочу плюнуть на полицию с высоты птичьего полета.
- Ох, и несдержанны вы на слова, - сокрушенно вздохнул пристав.
- Слово - мое оружие. Я тебя могу словом убить, а он, - и Дуров кивнул
в сторону Заикина, - кулаком.
Пристав махнул рукой и обратился к Заикину:
- А когда вы летите?
Заикин стал объяснять, что сначала сделает пробный полет, но пристав
замахал руками:
- Ни боже мой. Насчет пробных никакого распоряжения не было. Не могу
допустить.
- Так какая же разница?- закипая в душе, спросил Заикин.
-Разницы нет, а не велено-и все.
- От великого до пристава один шаг, - усмехнулся Дуров.
- А от Дурова до дурака?! - взъярился тот, задыхаясь от гнева.
- Тоже один шаг, - невозмутимо ответил Дуров и шагнул к оторопевшему
приставу. Кругом захохотали.
- Ло-овко ты его отбрил,-трясясь от смеха, выговорил Заикин.
Все было готово для полетов. Заикин легко поднял аппарат в воздух,
сделал несколько кругов и приземлился. На пассажирское место взобрался
Дуров. Снова короткая пробежка, и они в воздухе. Под ними море крыш
Воронежа, голубая лента реки. Дуров что-то кричит ему, но ветер
относит слова.
- Страшновато, но хорошо,- резюмировал Дуров, когда они приземлились.
- А теперь- меня,- неожиданно приступила к нему жена Дурова.
- Помилуй, Елена Павловна, что ты,- оторопел Заикин.- Еще ни одна
женщина, окромя француженки, не летала.
- Именно поэтому я хочу полететь. Хочу быть первой,-твердо настаивала
Дурова.
- Лети, Еленочка, я благословляю,- решительно сказал Дуров.
- Тогда надо одеться потеплее,-сдался Заикин. Втайне он побаивался,
что она может упасть в обморок или еще что-нибудь в этом роде, но,
вспомнив, что Елена Дурова-женщина решительная, властная и смелая,
понемногу успокоился. Ее кое-как укутали, обложив вдобавок газетами.
Заикин наставлял ее, как себя вести.
И вот он снова в воздухе с Еленой Дуровой - первой русской женщиной на
аэроплане. Этот полет закончился успешно.
Восторг публики достиг апогея. Люди бесновались, кричали, кидали вверх
шапки. Заикин, Дуров и Елена Павловна были приглашены в губернаторскую
ложу. Отважных авиаторов буквально завалили цветами.
- Великолепно, великолепно!- восклицал губернатор.- Вы настоящий
повелитель воздуха, господин Заикин.
- Вот только на земле из-за вас происходят несчастья,-желчно вставил
полицмейстер.-Душ пятнадцать в давке придавило.
- Порядок на земле устанавливает полиция,- съязвил Заикин.
- Ну, а какие ваши впечатления, Анатолий Леонидыч?-торопливо вопросил
губернатор, стараясь сгладить неприятное впечатление, произведенное
репликой полицмейстера.
- Когда летел вверх,- невозмутимо отвечал Дуров,- то ясно чувствовал,
что уношусь от земных благ к небесам. А посмотрел вниз - и пришел в
восторг от того, что и полиция и губернатор казались едва заметной
мелочью.
Ясные глаза Дурова смотрели невозмутимо. Губернатор закусил губу и
отвернулся. Аудиенция была расстроена.
