Домой!
И все-таки шеф не отчислил Заикина. Он лишь
подчеркнуто старался не замечать его при встречах и не отвечал на
поклоны атлета, делая вид, что ему все равно и что этот русский
ослушник для него не существует. Теперь Заикин был волен как птица.
Оказавшись "вне закона", он делал что хотел. Никто не препятствовал
ему летать, и друзья с завистью следили за тем, как аппарат Заикина
реет в небе.
Главным ассистентом и наставником Заикина стал Жорж.
- Вам надо набить руку на посадке, мсье Заикин, - внушал он. - Это
главное. Высота - пустяк, потом будете взбираться выше.
И Заикин "набивал руку". Он научился плавно и мягко касаться колесами
земли, каким-то шестым чувством улавливая момент, когда нужно сбавлять
обороты и браться за рукоятку.
Этот медведь, этот отчаянный русский "люттёр"- борец делал несомненные
успехи. И Фарман, далеко не равнодушный к славе своей школы и к
успехам ее питомцев, постепенно сменил гнев на милость. Он чувствовал,
что этот русский, чья смелость и настойчивость вызывают изумление,
станет настоящим пилотом-асом. А Фарман ценил мужество, ибо сам был
мужественным человеком. Поэтому, встретив как-то Заикина, он изобразил
на своем лице подобие улыбки, вынул изо рта неизменную трубку и
сказал:
- Вот что, мон брав Заикин. Вам у меня больше делать нечего - вы
доказали, что все умеете делать сами, - поэтому я назначаю вам экзамен
на "бреве де пилот" и - адье. Иначе вы развратите мне всех остальных,
- добавил он с кривой усмешкой.
Испытания Заикин сдал блестяще.
- Тре бьен! - односложно сказал шеф и крепко пожал ему руку. Это было
примирение. Больше того:
Фарман предложил Заикину принять участие в авиационной неделе в Риме.
- Не могу, - односложно ответил атлет. - Меня ждет Россия.
Начались предотъездные хлопоты. Надо было купить ангар, запасные
части, вызволить заложенные вещи, заказать рекламные плакаты, наконец,
разобрать, погрузить и отправить все имущество, включая аэроплан, на
родину. Нужны были деньги - и немалые. Но Пташниковы не отзывались.
Наконец он получил телеграмму, заставившую его бросить все и выехать в
Россию: мануфактуристы били отбой, не желая больше финансировать
"авантюру" борца. Заикин был разъярен.
- Главное, ты не механик и в этом деле не смыслишь, - втолковывал ему
одутловатый, не по годам расползшийся Николай Пташников.
- Отними от вас брюхо, тоже был бы человек,- зло выпалил атлет, и
Пташников прикусил язык.
На семейном совете Пташниковы решили выдать Заикину деньги. Это
решение принято было после долгих дебатов: масла в огонь подлило
письмо старшего брата. "Как хотите, так и делайте, я могу свою часть
уделить, но только знайте, что это артист, ловкий парень. Он может и
надуть..."
"В ножик перед ними складывался, что сова сжимался, а душа так и
кипит, - с негодованием рассказывал Заикин Куприну. - Для них,
толстопузых, мечта человеческая - звук пустой. Взяли и растерли, как
плевок".
Выдали деньги, но взамен приставили к Заикину "своего человечка" -
Кузьму Травина, "чтоб не роскошествовал и попусту не транжирничал".
Травин - бесцветный, с вытянутой лисьей физиономией и бегающими
глазками - следовал за атлетом как тень.
- Первым делом, господин хороший, нужно мои вещи выкупить, -
решительно сказал Заикин, когда шофер такси вез их по Большим
Бульварам.
- Не знаю, - пробормотал Травин. - Об этом не говорено.
- Зато я знаю, - рубанул ладонью Заикин. Заикин заказывал ангар,
запасные части, рекламные плакаты. Счет пошел на тысячи. Травин
всплескивал руками, стонал, что хозяева снимут с него голову, что
никто не уполномачивал его тратить такие деньги. Но Заикин был
неумолим, и соглядатаи, тяжело вздыхая, подшивал одну расписку за
другой.
В Мурмелоне Заикина встретили так, словно он возвратился в родную
семью после многолетнего отсутствия. Добрым напутствиям не было конца.
В сердце у него шевельнулось что-то похожее на грусть. Он оставлял
здесь частичку самого себя, людей, к которым привязался крепко и
навсегда.
Больше всего сокрушался Лев Макарович Мациевич, которого уже связала с
Заикиным душевная дружба, несмотря на то, что были они людьми разного
склада и общественного положения. Мациевич - дворянин, получивший
хорошее по тем временам образование, сердцем привязался к
полуграмотному волгарю, потомку крепостных и недавнему бурлаку, чуя в
нем незаурядные человеческие качества, широкую душу и своеобразный
талант.
Заикин трогательно простился с Мациевичем. Они обнялись и
расцеловались. Перед этим он без колебаний разрешил штабс-капитану
совершить полет на его аэроплане, хотя Жорж, его ментор, и, конечно,
Травин, были против. Жоржа он оттянул за рукав, а на Травина просто
цикнул, когда тот промямлил, что-де "не ведено" и он, Травин, "доложит
хозяевам".
Подошел и Ульянин.
- Может, и мне дозволишь, Иван Михайлович?
- Как не дозволить, Сергей Алексеич. Я тебя век помнить буду.
- А не боишься? Ведь я уже дважды колотил учебный самолет. Правда,
Фарман сам виноват - дал мне аппарат с неисправным мотором "панар", да
еще вдобавок битый-перебитый. Он и сам признал, что моей вины нет.
- Ну, коли сам признал, то мне нечего бояться,- усмехнулся Заикин. - У
меня-то аппарат в исправности. Лети.
- А я не позволю, - неожиданно взвизгнул Травин. - Я буду
жаловаться...
Заикин поднес к его носу увесистый кулак и смачно произнес:
- А это видал? Вот твой хозяин. А ежели ты его не признаешь -
скатертью дорога. И вообще ты мне надоел. Вот-те бог, а вот порог.
Бери билет в Одессу и катись. Скажешь там: Заикин велел.
Он схватил Травина, повернул его спиной и легонько поддал коленом.
- Вот и все. Теперь я свободен как птица. Еду в Россию. Жорж, Жан,
собирайтесь!
...На Харьковском вокзале его встречал Ярослав-цев, а вместе с ним -
толпа почитателей. Заикин был растроган. Он пожимал протянутые руки,
улыбался, благодарил.
- Реклама, - подмигивая, шептал Ярославцев.- Будет полный сбор. В
Сумах и Белгороде тоже афиши развесили, да и весь Харьков обклеили.
Вон, гляди-ка. Заикин посмотрел туда, куда указывал Ярославцев. На
станционной стене белела афиша: "Летун-богатырь Иван Заикин..." На
фоне земного шара красовался портрет самого Заикина, а сбоку была
намалевана смерть с косой.
- Здорово ты придумал, - одобрительно добавил антрепренер. - Особенно
смерть с косой. На нее все и клюют.
- Я с ней, голубушкой, все время в горелки играю, - серьезно сказал
Заикин.
- Придет время, и она меня догонит.
К ним подошел какой-то железнодорожный чин.
- Господин Заикин?
- Он самый. Чем могу служить?
- Вы должны заплатить за доставку груза пассажирской скоростью.
- А много ли?
Железнодорожник назвал цифру, и Заикин крякнул. Он вопросительно
взглянул на Ярославцева, но тот отрицательно помотал головой, давая
понять, что денег нет.
- А вы не могли бы подождать до послезавтра?- как можно любезнее
произнес Заикин. - Отлетаю, будет сбор, тогда и расплачусь. А?
- Вы сами понимаете - дело казенное. Я своей головой отвечаю. Впрочем,
если до послезавтра, то, пожалуй, можно, - нерешительно пробормотал
он.- Только уж вы бумажечку-то подпишите. Он не подозревал, что слова
эти, сказанные в шутку, обернутся самой настоящей правдой.
Добровольные помощники - борцы, любители, студенты - ставили ангар,
ассистировали Жоржу и Жану, собиравшим аппарат. Желая хоть как-то
отблагодарить их, а заодно и проверить машину, Заикин совершил
несколько кругов над ипподромом. Аэроплан вел себя хорошо. Довольный,
он отправился с визитами к губернатору и полицмейстеру: надо было
оставить приглашения, а заодно получить разрешение на полеты.
- Летаете, значит? - осклабился полицмейстер, подписывая разрешение. -
А когда сядете?
- Начальству виднее, - в тон ему ответил Заикин.
- То-то, - полицмейстер был явно доволен догадливостью атлета. - Тут у
нас еще один летун есть. Гризодубов Степан. Направления
неблагонамеренного. Боюсь, как бы не сел он... в местах отдаленных. С
социалистами якшается.
- Ах, как нехорошо, ваше высокоблагородие, - притворно вздохнул
Заикин. Он был заинтересован.- А на чем же этот Гризодуб летает?
- В том-то и дело, что он пока еще не взлетел, да и вряд ли мы
дозволим это, - строго ответил полицмейстер. - Строит у себя в
мастерской аппарат.
Любопытство Заикина было возбуждено. Распрощавшись с полицмейстером,
он отправился на поиски Гризодубова. Это оказалось делом нетрудным:
первый же встречный мальчишка провел его к мастерской изобретателя.
Его встретил высокий черноволосый человек, с настороженным взглядом,
на вид лет двадцати пяти. Пики усов придавали его лицу воинственное
выражение.
- Что вам угодно? - подозрительно оглядел он Заикина, стоя в дверях.
- Я Заикин. Мне бы господина Гризодубова...
Незнакомец неожиданно улыбнулся, и эта улыбка преобразила его.
- Милости прошу, Иван Михайлович. Рад вас видеть.- Он посторонился,
пропуская гостя.
- Слышал я про ваш аппарат. Хотелось бы взглянуть...
- Я еще не закончил сборку, - пояснил Гризодубов, пока они шли через
сени во двор, где была мастерская, - но общее представление составить
можно. Основные очертания взял я у Райтов, - доверительно продолжал
он, - знаете, выпросил у механика синематографа кусок ленты со снимком
аэроплана, ну и начал мудрить по-своему.
Чем дальше слушал Заикин, тем более удивлялся самоотверженности,
упорству и золотым рукам этого самородка. Глядя на его биплан, еще не
законченный сборкой, он видел, что это по-существу оригинальный
аппарат с несущим стабилизатором, которого не было у Райтов. В
небольшом сарайчике, заменяющем ему мастерскую, Степан Гризодубов
построил и бензиновый двигатель - копию распространенного французского
мотора Эсно-Пельтри. Но этого ему показалось мало, и он изготовил
другой - сорокасильный мотор собственной конструкции.
- И это все здесь? В сарае?
- Да, здесь, - застенчиво ответил Гризодубов.- Все, кроме цилиндров.
Этот орешек мне не удалось разгрызть - техника, как видите, не та.
- Низкий поклон мой прими, милый, - обнял его Заикин, переходя на
"ты", что было верным признаком его благоволения к человеку.- Когда же
ты полетишь?
- Да вот, думал, месяца через два. Надо успеть аппарат собрать, мотор
опробовать. Ведь это я все между делом, без помощников...
- Исполать тебе, добрый молодец. А пока приходи посмотреть на мои
полеты. Не придешь - обижусь. И вот что. Полицмейстер мне сказал, что
ты у него на примете - с какими-то социалистами якшаешься. Так ты -
того, смотри: полицмейстер-то у вас глазастый.
- Смотрю, - улыбнулся Гризодубов.
- И молчи.
- Молчу.
- То-то, - Заикин снова обнял его. - Люб ты мне, мастер, вот что.
Пойдешь ко мне в механики?
- Спасибо на добром слове, Иван Михайлович, но только задумал я в
Севастопольскую школу пилотов податься. Надобно летать научиться.
- Ну что ж, я тебя не неволю. А на полеты приходи.
Заикин возвращался к себе в самом хорошем расположении духа. Ульянин,
Гаккель, Гризодубов... Не оскудела русская земля талантливыми людьми.
Придет время, и не нужно будет ездить на поклон к Фарману - станет
Русь крылатой без помощи иноземцев.
Лег он рано, но уснуть не мог. То ли разворошил мысли визит к
Гризодубову, то ли завтрашний полет, - он долго ворочался с боку на
бок. Какие-то смутные предчувствия томили его, и сон долго не шел.
Часов в десять утра к нему ворвался Ярославцев.
- Четыре кассы торгуют на полную катушку, - ликовал он. - Уже
двенадцать тысяч есть. Должны еще поезда из Сум и Белгорода подойти. -
Он зашагал по комнате, но, кинув случайно взгляд на Заикина,оторопел.
- Ты не заболел ли, часом? Эвон, какой желтый.
- Так... Ничего... Голову что-то ломит. Подай-ка полотенце. Да уксусом
побрызгай. Как погода?
- Да так, ветерок подувает, - беспечно ответил Ярославцев. - Думаю,
утихомирится малость.
Ипподром охватила живая людская стена. Ветер не унимался. Он игриво
хлопал флагами, хлестал ветками деревьев, гнал по дорожкам пыльные
смерчики. Жорж и Жан сосредоточенно готовили аэроплан к полету. Лица у
них были хмурые.
- Нельзя летайт, мсье Заикин. Погода дрянь,- обратился к нему Жорж.
- Подождем, поглядим...
Губернаторскую ложу, расположенную прямо против серых длинных конюшен,
заполнило высокоименитое харьковское общество. К столу арбитра, за
которым восседали Заикин и Ярославцев, с разных сторон семенили двое.
Одного Заикин узнал - это был полицмейстер. Другой - сухонький
генерал, по виду кавалерист, при побренькивавших регалиях. Он опередил
полицмейстера, задержавшегося для наведения порядка и инспекции чинов
полиции, выстроенных на поле.
- Это вы Заикин? - подозрительно покосился на него генерал.
- Я, ваше превосходительство, - ответил атлет, вскакивая.
- Я запрещаю вам полеты! Да-с! Слышите?
- Слышу-с. Как прикажете понимать?
- А вот как: вы мне всех лошадей испортите, летая над конюшнями.
Рысаки-орловцы, по десять тыщ за них плачено, трескотни пугаются.
- Помилуйте, ваше превосходительство, где же тогда летать? В России
везде лошади и везде... генералы.
- Что-с? Я не ослышался? Вы равняете меня с лошадью?
- Позвольте, как можно...
- Не позволю! - распалился генерал. - Грубиян, невежа! Никаких
полетов. Я иду жаловаться губернатору. - И генерал, бормоча, круто
повернулся и зашагал прочь.
- Ишь, какой жаркий. Точно печка. Ну, видно, бог меня нынче уберег от
полета. Ишь, ветрище какой, - довольно протянул Заикин.
Подоспел полицмейстер и, выслушав рассказ о генеральских претензиях,
небрежно махнул рукой.
- Ничего не будет. Это у нас, как сочинитель Чехов описал, - свадебный
генерал. Покипит и остынет. От старости заходится, - и полицмейстер
красноречиво покрутил пальцами в воздухе. - Однако пора начинать,
господин Заикин. Именитые особы прибыли.
- Боюсь, сегодня придется отменить полет. Очень сильный ветер, ваше
высокобродие.
- Это как так?
- Очень просто: шмякнет аэроплан оземь, и конец.
- Э, нет, милейший. Губернатор с супругой прибыли, думские все,
дворянство... Приказываю лететь. И без происшествий.
- Надо лететь, Ваня, - неожиданно вмешался Ярославцев. - Выручка за
пятнадцать тыщ перевалила...
- Вот именно. Деньги собраны, разрешение дано. Извольте же лететь.
Заикин в сердцах пнул ногой стул и встал. "Идолы, им бы только
потешить себя да мошну набить, а то, что я, может, рискую, на это им
наплевать", - зло думал он. Странная колючая тоска сжала сердце. Он не
видел трибун, не слышал выкриков, рукоплесканий.
Аэроплан подкатили ближе- к трибунам. Заикин неуверенно подошел,
взобрался на сиденье, раскланиваясь во все стороны, как автомат.
Мельком заметил, что его механики стоят как в воду опущенные. "За меня
переживают", - подумал он, и на мгновение внутри у него потеплело.
Легкий аппарат тащило ветром, и трое дюжих рабочих с трудом удерживали
его на месте.
- Давай контакт! - крикнул он и включил зажигание.
Мотор взревел, и "Фарман", будто подброшенный чьей-то рукой, почти без
пробежки взмыл вверх. Тугая волна ударила Заикина, завыла в "снастях.
Аэроплан бросало из стороны в сторону. Вдруг он накренился и стал
падать вниз.
Он плохо помнил, что было дальше. Рули отказали. Последним усилием
выжал ручку...
Грохот и треск слились с протяжным выдохом трибун:
- Убился! Убился!
...Заикин приподнялся; напрягая силы и выплевывая землю, забившую рот,
поднял руку. Последнее, что он услышал, был разочарованный женский
возглас:
- Кричали убился, а он жив!
Атлет пришел в себя уже в больнице. Лицо было обезображено, раны
саднили. "Дешево отделались,- буркнул врач. - Через неделю на ноги
поставим". Заикин был на ногах уже через два дня: богатырский организм
внес существенную поправку в медицинский прогноз. Другие беды
подстерегали его. Ярославцев сбежал. Выручка была опечатана. Кредиторы
толпились у больничных дверей. Аппарат являл собой груду искореженного
металла и дерева. Помог Степан Гризодубов и другие харьковские
мастера. Вместе с Жоржем и Жаном они совершили невозможное -
восстановили аэроплан за два дня. Заикин поднялся над Харьковом.
Караван кучевых облаков плыл почти над самой землей. И Заикину
казалось, что он срезает крыльями их бугристые, рваные края. Город
лежал под ним, словно нагромождение кубиков.
На земле объявился Ярославцев. Он бил себя в грудь и клял за
малодушие. Увидя, что Заикин простил его, Ярославцев оживился и
зашептал:
- Харитонов и Картаманов, киношники, ленту сняли - "Полет и падение
Ивана Заикина". Куш с них можно урвать. И пару копий. А? Как ты
думаешь?
Заикин равнодушно махнул рукой.
- Давай: рви, кусай, захапывай.
Выручки едва хватило на расчет с кредиторами. А еще Пташниковы...
Переезд... Жорж и Жан...
"Крест на мне - авиация. Только за какие грехи? - невесело думал он. -
Не жаден, людей люблю, жалею, за славой не гонюсь".
"Хошь голову снеси - была б слава Руси",- вспомнилась ему Болгарская
поговорка. Да, ради этой славы многое стоило претерпеть.
