Глава №11
НЕ ЖЕЛАЮ УХОДИТЬ КРАСИВО!
Как-то услышал я невзначай разговор двух пожилых
тренеров.
— Вот и Давид Ригерт, — говорил один другому, —
Ушел с помоста, а я, например, уверен, что он до конца не раскрылся.
Я вздохнул. Это — мое больное место. Вы знаете, я
тоже так считаю. Да, к тридцати двум годам, когда, я оставил помост, до
конца как штангист я не раскрылся.
Поясню кое-какими примерами. Вот передо мною
репортаж корреспондента «Советского спорта» Анатолия Коршунова, переданный
из Запорожья, где проходили соревнования на Кубок СССР 1974 года. Он
озаглавлен «Поверженный Голиаф». Ну, это естественно: где есть Давид, там
должен быть и Голиаф.
«...Ригерт сделал первый подход в рывке к штанге,
которая не покорилась никому из его соперников по полутяжелой весовой
категории 170 кг. Естественно, они были подняты, вырваны, взметнуты над
головой с легкостью необычайной. А дальше... Трудно было поверить, если бы
на табло не появилась эта цифра — заявка, для второго подхода: 177,5 кг!
На 2 кг выше собственного мирового рекорда. Сразу на два!
Первый подход, хотя Ригерт был чрезвычайно близок
к цели, закончился неудачей. Короткая пауза, и снова Давид на помосте.
Потрясающее умение собраться свойственно для этого атлета. Голова
откинута. Глаза, прикрыты. Губы что-то шепчут. Тяжелые, могучие руки
свисают, как плети. На лбу бусинки пота. Две минуты некоего гипнотического
сеанса в полной тишине. И вот все — решился. Ладони плотно обхватывают
гриф. Взрыв! И штанга, вопреки всем законам тяготения, взлетает вверх,
замирая в распятии рук. Мышцы — каждая, как струна.
177,5 кг?! Нет, после взвешивания оказалось, что
снаряд весил даже больше — 178 кг! Таков отныне мировой рекорд в рывке для
атлетов полутяжелого веса. О том, сколь велико, это достижение, говорит
хотя бы такой факт: лишь один-единственный атлет поднял в Запорожье в
рывке больше — это сам Василий Алексеев. Только он.
Толчок. В первом же подходе Ригерт поднял 205 кг.
Во втором заказал 215 —это давало новый мировой рекорд в сумме двоеборья.
Взял на грудь. Приказал себе:
«Встань!» Встал, Толкнул. Стало быть, еще рекорд
- 392,5 в сумме. Но и этого мало. В третьем подходе заказал вес поистине
невероятный — 222,5 кг. На 7 (!) кг выше своего мирового рекорда. Зачем?
Хотел в сумме сделать 400 кг! Не сделал. Взял на грудь. С невероятным
напряжением, но взял. Не сумел встать. Сбросил штангу с груди и долго
сидел над ней на корточках. Все отдал…
...Соревнования атлетов первого тяжелого веса,
хотя и отличались остротой борьбы, но на фоне достижений Ригерта выглядели
как-то бледно. Это и понятно, ибо никто из спортсменов этой категории не
только не превзошел Ригерта в рывке, но и в сумме двоеборья. При всей
феноменальности Ригерта это все-таки неприятный симптом».
Да, конечно, это были яркие соревнования. На
следующий день пришел я в разминочный зал. Стоим мы с Леонидом
Жаботинским, разговариваем. Подбегает кто-то из кинооператоров и говорит
Леониду Ивановичу, мол, не могли бы вы что-нибудь такое объяснять Давиду,
а он пусть за штангу держится — вот будет интересный кадр! Жаботинский
только усмехнулся:
— А что ж я ему могу объяснять, когда он вчера
такой вес на орбиту выбросил?
Конечно, двукратный олимпийский чемпион, большой
мастер рывка знал, что такое 178 килограммов в «полутяже». Но хотите —
верьте, хотите — нет, соревнованиями в Запорожье я остался разочарован. И
не очень утешало, что результат мой оказался выше, чем у спортсменов
первого тяжелого веса (до 110 килограммов) — такие вещи журналисты никогда
отметить не позабудут. Так было не раз. И не зря же я в то время рвался в
эту категорию, до 110 килограммов: хотел немного расшевелить ребят — и
вернуться назад. Но не пускали.
Впрочем, заочные споры тоже довольно интересны.
Скажем, здесь, в Запорожье, в рывке меня опередил, как подчеркнуто в
репортаже, лишь один Алексеев. А скажем, на чемпионате Европы 1978 года в
чехословацком городе Гавиржове мне удалось стать, по выражению одного из
журналистов, абсолютным чемпионом в этом упражнении: там я поднял 180
килограммов. «Столько же осилил лишь прославленный Василий Алексеев,
будучи тяжелее Давида чуть ли не вдвое», — подвел итог корреспондент.
Я рассуждал так: если один человек поднимает
огромный вес, то другой тоже может с ним справиться, если очень захочет.
Неважно, что ври этом он сам гораздо меньше весит! К моему большому
сожалению, так думали далеко не все люди, от которых я зависел.
«Бить рекорды — так бить. Настолько, насколько
хватает сил» — так говорил журналист. А кто-то вообще написал, что, мол,
Ригерт отличается спортивным прямодушием и поднимает столько, на сколько
сегодня способен. Приятные слова. Но только это не совсем так. Может быть,
по сравнению с теми рекордсменами, которые регулярно прибавляют по полкило
к своим результатам, мое выступление в Запорожье и выглядело столь
внушительно. Но я-то рассчитывал на совсем иные результаты.
Скажем, в рывке вознамерился поднять 180
килограммов. Я чувствовал, что уже сегодня готов на этот вес. Но меня не
стали даже слушать: какие там 180, фантазия у парня разыгралась! Пусть
поднимает 176, бьет свой рекорд — и все будут премного довольны. А мне,
теперь уже это не секрет, нужны были именно 180. Затем я толкну 220, и
получится ровно 400 килограммов! А это — цифра особая. По пальцам можно
было в то время перечесть супертяжеловесов, которым она покорялась.
Когда-то я мечтал набрать в троеборье 600 килограммов — не вышло, жим
отменили. А то бы, конечно, набрал. Но вот теперь достойная цифра — 400. В
переводе, на «язык троеборья» это примерно 610—615 килограммов.
Есть от чего загореться! Вот я и раскуражился,
довел себя .до точки кипения, рассчитывал, что сейчас буду атаковать 180.
Но тренеры и руководителя сборной команды форменным образом повисли у меня
на руках. Доказывал я, орал, ругался — бесполезно. Вижу, стену лбом не
проломить. Ну, кричу, хоть 177 с половиной дайте! А там, думаю, все равно
в толчке «полезу» на 222,5 — хотя это уже расклад не в мою пользу. Колени
недавно лечил, вставать с большим весом мне пока тяжело. Ну да рискнем.
Со скандалом разрешил» эту попытку в рывке.
Взвесили штангу, оказалось 178. Эх, не о таком рекорде я мечтал! В толчке
повторилась та же картина: не пустим тебя на 222,5 — все! Это неразумно,
ты поломаешься, зачем такие безумные прибавки... Ну, эти аргументы мне
давно знакомы. Однако тут уж я не дал себя сломить — соревнования
окончены, имею право рискнуть? До топанья ногами дело дошло, однако право
на попытку я отстоял.
Но пока ногами топал и глотку срывал, наверное,
уже прошел запал. На грудь штангу взял, на грудь я в это время мог черта
затащить, а встать не сумел, в колёнях все-таки оказался слабоват. Так что
400 килограммов я «не сделал». А прочие цифры меня в этот вечер не
интересовали.
А кто-то говорит: «Поднимает столько, насколько
сегодня способен». Если бы так.
Сказать откровенно, я иной раз и тренироваться-то
не мог в полную силу. Но для чего, спрашивается, если мне опять предложат
добавить к своему рекорду полкило, ну, самое большее, два кило — тут уже
будут говорить о космических темпах прогресса. А я этот вес уже давно
освоил, он мне не интересен. Дайте поднять сколько смогу — неужели вам
самим это не любопытно? Нет, отвечают мне тренеры, не любопытно. Нам нужно
поберечь тебя до Олимпиады в Монреале, а тебя опять тянет на авантюру!
Да неужели же это авантюра, если человек не
боится больших весов? Меня не интересует, количество рекордов. Но пару
десятков я бы отдал с легкой душей за одну, но весомую прибавку —
килограммов, скажем, на десять в рывке! Но об этом мне запрещалось даже
заикаться. Получалось, что психологический барьер стоял не передо мною, я
его как раз не чувствовал, а перед тренерами. И вот этот барьер преодолеть
мне так и не удалось.
Вспоминаю чемпионат страны 1976 года. Май,
Караганда. Сила из меня брызжет, дело ведь шло к Олимпиаде. Ну, думаю,
здесь, в шахтерском краю, я потешу публику и сам потешусь всласть! Сам был
«заведен» на результат, да еще соперники подбросили жару: Сергей
Полторацкий и Адам Сайдулаев оказались в превосходной форме, оба заряжены
на «драку». Дворец спорта переполнен зрителями, они от нас чего-то ждут,
конечно. Ну, что еще можно пожелать спортсмену?
В стартовом протоколе я поставил начальный вес в
рывке — 180 килограммов. Выше мирового рекорда, конечно, сочли это за
тактическую хитрость: бумага все терпит. Участник не желает раскрывать
свои подлинные намерения — вот и пишет цифру, какая пришла в голову. А
потом спокойно изменит ее на другую, более реальную — и начнет выступать.
Так, наверное, сочли все, даже наставники сборной страны во главе с Игорем
Кудюковым.
Но время шло, а я не собирался менять начальный
вес. Тогда наши руководители сообразили, что Ригерт снова пускается на
свои штучки, и набежали со всех сторон: прекрати, снижай заявку и т. д. Но
я держался крепко.
— Разве вы не видите по разминке, — горячо
втолковывал я,— что с меньшего веса мне сегодня начинать просто стыдно? Не
видите? Владимирович, ставь 170! И-рраз! Ф-фу! Ну, теперь убедились?
Эти 170 килограммов я рванул в полустойку, то
есть без подседа. Штангисту это о чем-то скажет. Деваться некуда, мне,
махнув рукой, разрешают стартовать, как хочу. Однако уже один выстрел
вхолостую сделан: 170 на разминке рвать было ровным счетом ни к чему, если
готовишься к серьезным делам. А я готовился именно к ним. 180 вырвал и не
понял, сколько она там весила. Говорят, в зале скандировали: «Мо-ло-дец!»
Но я ничего этого не слышал. Я настраивался атаковать 190 килограммов.
Столько у нас в стране еще никто не поднимал.
Даже Василий Алексеев. Вот это стимул я понимаю! Я чувствовал кураж в
лучшем смысле этого слова, я прекрасно готов, и цифра реальна - выпускайте
на помост!
Да, как бы не так.
— 190? Эту цифру можешь даже не называть! — сразу
заявляют мне.
— Ну хотя бы 187,5!
Мне хотелось улучшить достижение Валентина
Христова, новой звезды болгарской тяжелой атлетики. Правда, Валентин
выступает в первом тяжелом весе, а я в «полутяже». Но тем интереснее.
Нет, не дают. Долго шла у нас азартная торговля,
наконец «сошлись» на 185 килограммах. Но они меня уже не вдохновляли.
Поэтому попытка получилась вялой. Только начал было настраиваться на
очередной подход, слышу голос судьи-информатора: «Давид Ригерт от
следующих попыток в рывке отказывается».
Вот это больше всего меня бесило — когда заявки в
секретариат вносятся без моего ведома. Волевые решения! Ну что оставалось
делать? Оставалось толкнуть 220 килограммов — опять же это удалось мне в
первом подходе. 400 килограммов все-таки набрал! Как потом напишут, открыл
новую страницу в истории тяжелой атлетики. Люди этого ждали, радовались,
зачем же их разочаровывать кислой физиономией? В общем-то я был, конечно,
тоже рад, что там говорить. Но... Если бы не висели на руках!
Ведь здесь, в Караганде, я даже бедра не ободрал
грифом. Штангисты поймут, о чем я толкую. В момент подрыва, в рывке,
штанга слегка скользит по бедрам. Но этого «слегка» хватает, чтобы содрать
с них кожу, если вес околопредельный. А мои 180 по бедрам едва чиркнули. И
фотографии я потом рассматривал: обычно сидишь под штангой распластанный
чуть не до самого пола, а здесь она меня ничуть не придавила. Словом, еще
минимум 7 килограммов запаса просматриваются невооруженным глазом.
После толчка сохранились свеженькими ключицы.
Когда штангисту тяжело, на них остаются внушительные ссадины от стальной
насечки. Видно, сегодня мне тяжело не было. Двух подходов, в рывке и
толчке, хватило, чтобы установить мировой рекорд в сумме двоеборья. В зале
скандируют: «Спа-си-бо!» Кажется, чего бы еще желать человеку?
Но человек, я так думаю, должен желать того, на
что был сегодня способен. Не меньше. Иначе жизнь становится пресной.
Возможно, мне стоило не только самому готовиться
к максимальным весам, но и готовить тренеров, специалистов к качественному
скачку? Иначе они и впрямь могли не поверить в серьезность моих намерений.
Да что специалисты! Публику — и то, очевидно, нужно было как-то
подготовить, чтобы нечаянно не помешала. Ведь и такое случалось. Когда я
замахнулся в Запорожье на те самые 222,5 килограмма, то настраивался
серьезно и долго. Очевидно, кто-то из зрителей готовился поднимать штангу
вместе со мной, сопереживал, как говорят литераторы. И когда я наклонился,
завопил: «Давид, не надо!» Не могу сказать, что в тот момент это меня
сбило с толку — настрой был такой, что хоть потолок рухни, не остановлюсь.
Но ведь когда-то могло и помешать.
Что скрывать, я всегда немного любил эффекты;
Думал — выиграны соревнования, теперь никакие тактические соображения надо
мной не довлеют — ну, и вот вам яркая концовка! Все в восторге расходятся
по домам, размышляя о том, какая это, оказывается, замечательная вещь,
штанга, и какие молодцы ее поднимают. Но черта с два!
Писали, что как штангист я опередил свое время.
Наверное, так оно и было. Но можно было опережать его гораздо быстрее!
Время, кстати, сейчас это и подтверждает: нынешние чемпионы-полутяжеловесы
поднимают именно те веса, на которые я когда-то рвался. Да не пускали.
Сейчас я усмехаюсь, когда слышу: «Такой-то спортсмен поднял вес, сразу на
столько-то килограммов превышающий мировой рекорд. Невероятно! Это —
феномен!» Знакомые слова. Но только при чем здесь феномен? Это же просто
чудак, которому удалось вырваться на свободу!
Помню, после выступления Валентина Христова на
чемпионате мира в 1975 году в Москве в «Советском спорте» был напечатан
репортаж под названием «Это — феномен!» И в самом деле, рекорды молодого
болгарского штангиста первого тяжелого веса поражали воображение. Он даже
на абсолютный рекорд Василия Алексеева покушался в толчке, взял штангу на
грудь, да не встал. А видно было — от груди мог толкнуть. Словом, как
вихрь прошел тогда Христов по помостам, сметая рекорды и привычные
представления о них.
Как я завидовал Валентину! Не потому, что его в
1975 году признали лучшим штангистом мира. А потому, что видел: человек
работает в максимальном режиме и выдает с открытой душой все, на что
горазд.
Тогда, на московском чемпионате, подошел я к
Христову, поздравил его. Славный парень, он вначале не понял, кто я.
Друзья-болгары, слышу, зашумели: это Ригерт, это Давид тебя поздравляет!
Он даже покраснел, засмущался. Пожал я ему от сердца руку и говорю:
«Надеюсь, мы еще встретимся!» Со значением сказал, и Валентин, конечно,
это понял, головой закивал.
Как я рвался к Христову, в его категорию! Опять
мне становилось скучно в «полутяже»: чемпионат в Москве новых имен не
открыл, соперники выступили даже хуже, чем предполагалось. Я поднимал там
штангу «на одной ноге», как выразился Плюкфельдер, другая слушалась совсем
плохо — однако выиграл. И тут — новый «феномен силы», Христов. Вот бы с
кем схлестнуться! Конечно, это не моя категория (до 110 килограммов), в
ней я буду «недовеском». Но даже при собственном весе 95—96 килограммов я
и сам не знаю, на что буду способен! Тренировочные показатели очень
высоки, однажды толкнул 230 килограммов — это на тренировке, где я никогда
не блистал. Пустите в «пер-. ШЙ тяжелый», очень вас прошу!
— Что ты, с ума сошел? — доступно объясняют
тренеры. — Христов на подъеме, Христов силен как черт, Христов — талантище!
Ты проиграешь, и кому это надо?
— Может, и проиграю, — отвечаю я. — Мы ведь в
этом весе все равно пока побед не видим. А в полутяжелом и без меня может
хорошо выступать Полторацкий. Ну а вдруг не проиграю? Давайте испытаем
нового феномена на крепость духа! Будет на что посмотреть, гарантирую!
Но мои предложения отметали с порога, хотя я к этому разговору возвращался
не раз. Жаль. После чемпионата Европы в Вероне, где итальянцы называли,
если помните, наш поединок с Николовым корридой, настоящего сражения на
помосте у меня, по сути, не было, и, я согласен устроить еще один «бой
быков»: лучший штангист мира 1975 года — на лучшего штангиста мира 1974
года! (Да, присваивали мне и такое звание. Даже сохранился деревянный
барельеф, который американцы по традиции вручают лауреату. Правда, о том,
что там изображен Давид Ригерт, можно догадаться разве что по крупному
носу.) Но я так и не встретил понимания у руководителей сборной.
А Христов, кстати, ушел из большого спорта
довольно быстро. Я, ветеран, еще вовсю продолжал поднимать штангу, а он
постепенно сходил и такого взлета, как тогда, в Москве, нигде уже не
показал.
В смысле стабильности наша школа тяжелой атлетики
— самая надежная. Почти десять лет, например, никому не проигрывал Василий
Алексеев. Мало того, что не проигрывал — он до 36 лет продолжал
устанавливать мировые рекорды! Мне тоже грех жаловаться: все те годы,
которые я провел в спорте, я постоянно и неуклонно прогрессировал.
Да что вспоминать далекие времена. Недавно, зимой
1985 года, комплексная научная группа обследовала нашу сборную страны.
Дело было на все той же подольской олимпийской спортбазе, которая мне вот
уже пятнадцать лет служит вторым домом. Только прежде я ездил сюда как
спортсмен, и все хлопотали вокруг меня. А сейчас выполняю обязанности
тренера и хлопочу около «поднималыциков». Так вот, идет тест на
скоростно-силовую работу: спортсмены должны выпрыгивать со штангой на
плечах, равной половине собственного веса. Отличное, кстати, упражнение
для развития взрывной силы! Когда-то одно из моих любимых. Ну и сейчас
смеха ради ввязался я в спор с кем-то из молодых тренеров, тоже начал
выпрыгивать. Кандидат наук Слава Леликов посмотрел на показатели и
говорит:
— Я думал, ты, Давид, уже давно не спортсмен, но
я ошибся....
Оказалось, что только у Юрия Варданяна из всех действующих штангистов
сборной показатель был чуть выше. А ведь без тренировок — уже четыре года!
Но сам я не очень удивился: чтобы поддерживать спортивную форму, мне ведь
много не надо. Кому-то показал, как выполнять упражнение — стало быть,
взялся лишний раз за гриф. С другим поспорил, кто больше подтянется на
перекладине. Глядишь, мышцы снова в тонусе, будто и не бросал тренировки.
В 1985 году, например, в толчковой тяге (есть такое популярное упражнение
у штангистов) у меня был равный показатель с моим учеником Александром
Гуняшевым — 515 килограммов. А ведь Саша, как-никак, рекордсмен мира в
супертяжелом весе.
Кстати, именно в этом упражнении я когда-то в
молодости прославился. Вызвали меня впервые на сборы в Подольск в 1970
году по линии ДСО «Труд». А там как раз сборная страны готовилась к Кубку
дружбы. Я очень рассчитывал, что и меня допустят к этим соревнованиям, вне
конкурса, в числе многих перспективных молодых штангистов. Об этом просил
старшего тренера сборной Алексея Медведева и мой наставник Рудольф
Плюкфельдер: мол, парень бурно прогрессирует, давайте обстреляем его на
международном помосте! Но Медведев не согласился. Чем это кончилось, я
рассказывал: в том же году мне пришлось дебютировать в составе сборной...
сразу на чемпионате мира!
Так вот, я усердно тренируюсь в Подольске и во
все глаза смотрю на корифеев тяжелой атлетики. А взглянуть есть на кого:
Алексеев, Колотов, Тальтс... Впрочем, кое-кто уже желает взглянуть на
меня. Оказывается, многие прослышали, что какой-то худой чернявый парень
по фамилии Ригерт из школы «папаши Плюкфельдера» удивляет специалистов
своей становой силой. Сам весит меньше восьмидесяти килограммов, а цепь на
специальном приборе вытащил до упора! До этого прибор терзали борцы,
метатели, теперь штангист, но никому такое вроде еще не удавалось.
А я и в самом деле в это время «поймал»
правильное движение спиной, держал здорово. Ну и, конечно, было желание
показать себя, хоть бы и не на международном помосте. И вот меня мучают
тренеры, специалисты. То один подойдет — а ну-ка, потяни, я посмотрю. То
другой — мол, я не видал, не может быть! Я и тяну. Плюкфельдер понимает,
что это уже мне ни к чему, но время такое, любая реклама полезна — он
молчит.
В очередной раз кто-то заставил упражняться.
Набычился я, с душой этак потянул — и в лоб себе цепью! Кожу рассек.
Вырвал, оказывается, из железной доски эту цепь. Прибор потом так толком и
не починили, все он что-то не то показывал. Медики ругаются друг с другом
— мол, надо бы два захватить, это же штангисты, народ необузданный...
Словом, я и под конец спортивной карьеры вовсе не
чувствовал, что сказал свое последнее слово. И штанга, представьте себе,
мне вовсе не надоела.. Кстати, о штанге и штангистах: мы, грубоватые
мужики (по сравнению, скажем, с фигуристами), тем не менее относимся к
снаряду едва ли не с нежностью. Уж точно — с большим уважением. Если вы
увидите в спортзале человека, беззаботно шагающего прямо через гриф, то
знайте, что он здесь — случайный гость. Мы, кстати, такое перешагивание
очень не любим и стараемся не допускать посторонних на помост, даже
тренировочный. Исключения крайне редки, но, по-видимому, бывают. Вот что
пишет, например, в своей книге «Железная игра» Аркадий Воробьев:
«— Не идет. Хоть ты пропади, — шепчет штангист, а
штанга, коротко, по-железному хохотнув, с собачьей покорностью уже
застывает у его ног. С досады хочется пнуть ее, как живое существо.
Бывало, и пнешь.
И как только ни пытаешься ее взять. Планомерным
штурмом, когда подолгу кружишь вокруг помоста, собираешь в кулак все свои
физические и душевные силы, как на экране, мысленным взором просматриваешь
технику предстоящего подъема. Старт! Крикнул, дотянул, бросил. Ни черта не
получается.
Ярость в "Гебе разгорается. Полыхает огнём. Ты
зол на весь белый свет: Ты уже обложил штангу и так и этак. Ты во что бы
то ни стало хочешь ей отомстить. Без этого сегодня не уснуть. Без этого
завтра не жить. Ты ходишь по залу и изобретаешь, как ей, подлой, получше
насолить.
Азарт растет. С ним уже невозможно совладать.
Может быть, твое настроение, каким-то образом передается мышцам, потому
что в них тоже просыпается неизвестно где доселе пребывающая злость.
Почуяв ее приход, ты кидаешься на штангу, как на врага. Тяга! Подсед.
Драма протяженностью в несколько секунд. Неприличная драка живого с
неживым. Ладони упруго, как буфера, бьют в гриф. Проклятая железка нехотя
вспахивает вверх. Быстрей. Сейчас она спикирует вниз. Нужно успеть. Успел.
Руки вовремя выпрямились, успели закаменеть. Ноги как пьедестал. Есть. Вес
взят.
В такие моменты одни кричат на весь зал, чтобы
все поняли, какой важности событие произошло. Другие в восторге прыгают
вверх и трясут кулаками над головой, словно, только что забили гол. Самые,
невозмутимые пытаются делать вид, что эта маленькая, победа для них в
порядке вещей, но улыбка против воли растягивает рот.
— Как палку! — говорит наш герой на пять минут.
На штангу он смотрит в этот момент небрежно, как на докуренную сигарету,
как на выжатый лимон».
Смею все-таки уверить читателя, что мы никогда не
смотрим на штангу, как на «докуренную сигарету». А тем более не пинаем ее
ногой. Помните, я рассказывал, как после «баранки» в Олимпийском Мюнхене
долго не мог видеть штангу, не мог слышать цифру 160? А в конце того
злополучного года вырвал все-таки именно такой вес.
— И ты не пнул штангу ногой, когда опустил на
помост ? — спросил меня потом один знакомый журналист.
Я хотел вспылить, но передумал: человек просто не
знает, чем живут штангисты. И потому ответил сдержанно:
— Никогда. Штангу надо уважать.
Скажу, что даже Василий Алексеев, боец, начисто
лишенный сентиментальности, очень не любит, когда со штангой обращаются
фривольно. Вспоминаю, как-то на соревнованиях зашел он в зрительный зал.
Выступали атлеты первого, не сильнейшего потока. У одного слишком
темпераментного спортсмена штанга вырвалась из рук. И он с искаженным в
гневе лицом поднял ногу над прыгающим грифом — мол, раздавлю эту гадину!
— Но, но, ты! — зарычал из зала Алексеев. И
властно махнул рукой опешившему штангисту: мол, проваливай по-доброму, ты
не к своим попал.
Ну, как за друга заступился в назревающей стычке,
честное слово!
Штанга есть штанга. Мы все ее любим, и это не
секрет. А она? Она холодна, но справедлива. Любимчиков у нее нет. Иной
раз, бывает, проворчишь что-то про «чертову железяку, навязавшуюся на мою
голову». Но это — чисто по-семейному. А вот попробуйте нас от этой
железяки оторвать.
Я отрывался очень тяжело. А собственно, почему?
Зачем куражиться, вновь испытывать судьбу, претендовать на первенство;
когда тебе уже 32 года? Подошло время — уступи место другому, молодому
чемпиону. Разве мало у тебя было громких побед? Говорили, что на три
спортивные карьеры хватит!
Может, оно и так. Но ведь концовка моей
спортивной карьеры получилась из рук вон. Да, были просчеты, тренерские
ошибки. Но проиграл именно я, Давид Ригерт. Значит, надо попробовать
отыграться. Это во-первых. А во-вторых, пусть мне вначале покажут
соперника, который сильнее меня. Пусть он выиграет, побьет мои рекорды — я
тут же уйду с помоста. На Олимпиаде в Москве мы сами отдали в чужие руки
золотую медаль в моей весовой категории. Там я проиграл, но никто не
победил меня, так я считаю. А уходить красиво, оставив «на память» будущим
соперникам свои мировые рекорды — я не желаю.
Так я начал рассуждать, когда, подлечившись,
наконец-то вновь почувствовал, что могу без внутреннего содрогания
прикасаться к грифу штанги. Вы знаете, я не верю, что кто-то из чемпионов
может вот так повернуться и уйти из спорта — в блеске славы, «красиво»,
как иногда говорят. Если человек уходит — значит, у него есть очень
серьезные причины. Иное дело, что он может о них промолчать в своих
прощальных интервью. А чаще всего причина одна: у спортсмена кончился
кураж. Ему не хочется выходить на спортивную арену. Предстоящая борьба уже
не веселит кровь, нет огромного подъема духа. Ну, тогда дело другое. Тогда
нужно прощаться. Я, например, давно себе сказал: почувствую, что нет
куража, — все, ухожу.
Вот сейчас наблюдаю, как не хочет расставаться со
штангой Юрий Варданян. В Варне, на соревнованиях «Дружба-84» он победил с
блеском. Однако журналисты уже спрашивают — мол, не собираетесь ли вы
заканчивать активные занятия спортом? Юра смущенно ушибается.. Василий
Алексеев — тот в таких случаях говорил просто: «Что, я сегодня так плохо
выглядел, что вы меня с помоста прогоняете?» Ну а Варданян, человек
неизменно деликатный, отвечает, что да, конечно, он уже подумывает об
уходе. Но будет ли это скоро или чуть попозже, сказать пока не может. Юрий
хочет поднимать штангу, он молод, и силы в нем хоть отбавляй.
Леонид Тараненко, олимпийский чемпион, объявил
нам, что будет до тех пор биться на помосте, пока духу хватит. Хотя тоже
уже поговаривают — мол, не пора Леня, отдыхать? Тем более, после такой
серьезной операции на спине в 1983 году. Другой бы, возможно, больше к
грифу не прикоснулся. А Тараненко, ему было 30 лет, в 1986 году превысил
мировой рекорд в сверхтяжелой категории. Чего это ему стоило, знает,
конечно, только он сам. Таких примеров немало.
В форму я вошел довольно быстро — после первого
же тренировочного сбора в Подольске. Мы готовились к Кубку дружбы. И вот в
марте 1981 года во Львове снова пытаю судьбу. В первой же попытке прошу
установить вес, на два килограмма превышающий мировой рекорд в рывке,— 185
кг. И, как потом говорили, вырвал штангу удивительно легко, словно в свои
лучшие времена! Однако это все-таки были времена другие. И начальный вес в
толчке, 227,5 килограмма, схватил меня грифом за горло. Шок. Нулевая
оценка.
Все-таки, видно, нервная система у меня еще не
отошла, чтобы справляться с такими весами. А почему не заказал меньше, я
объясню позже. Но вроде бы тренерский совет сборной команды во главе с
Александром Прилепным расценил мое выступление как обнадеживающее. Тем не
менее я почувствовал, что отношение ко мне резко переменилось. Перед
чемпионатом страны на сборы меня уже не вызвали. Однако я ехал в мае в
Новосибирск, чувствуя себя готовым к мировым рекордам. Неожиданно
выяснилось, что там меня никто не ждал, и даже места в гостинице не
нашлось. Пока сидел, ждал в вестибюле, на легком сквознячке застудил
колени.
Я понял, что от меня решили потихоньку
избавиться. А натура упрямая, толкает идти наперекор. Хочу доказать, что,
мол, рано вы меня со счетов списываете. И в первом подходе, в рывке,
требую поставить 190 килограммов — новый мировой рекорд! Да только ничего
не вышло: травмировал колено, которое, видно, так и не разогрел как
следует. И доказал, наверное, как раз обратное: что со штангистом Ригертом
пора, кончать. Я ведь это почувствовал еще в марте, когда готовился к
Кубку дружбы. Впервые за долгие годы меня не поздравили с днем рождения.
Это уже вечером сделали по собственной инициативе сами ребята. Видел, что
им очень не понравилось такое отношение. О себе помолчу. Штангисты,
особенно те, кто постарше, титулованные, ворчали: мол, вот как сходят
чемпионы! И нас когда-нибудь подобным образом будут спроваживать?
На одиннадцатом году пребывания в сборной страны
выяснилось, что тренируюсь я неправильно. Нужно, оказывается, соблюдать
план, составленный старшим. тренером. Он один, этот план, и для «мухача»,
и для супертяжеловеса, но это значения не имеет. А я привык готовиться по
собственной программе. И вовсе не потому, что желал «сачковать»: в
суммарных нагрузках, правило, опережал этот пресловутый общий план. Но
иногда, после стрессовых тренировок, временно сбрасывал обороты. И тогда
поднимался скандал: мол, Ригерт своими фокусами сбивает всю команду!
Когда я был, так сказать, «в фаворе», на это,
смотрели сквозь пальцы. Но времена изменились. Сегодня у нас в сборной,
пожалуй, только Варданян может тренироваться так, как он считает нужным.
Так же, всегда поступали Василий Алексеев, Яан Тальтс. Яркие личности
мирового помоста, они, возможно, поэтому отличались и завидной
стабильностью, и спортивным долголетием.
Я совсем не против плана. Но ведь он должен
учитывать индивидуальность спортсмена! Тем более — спортсмена высокого
класса. А других в сборной страны нет. Как же можно всех причесывать под
одну гребенку? Надо верить опыту штангиста, тем более если он —
многократный чемпион и рекордсмен мира. И опыту его личного тренера надо
верить. Но ведь порой как бывало? Старший тренер сборной команды второй
половины 70-х Игорь Кудюков кричит через весь Плюкфельдеру:
- Владимирович! Ты сегодня Давиду толчковую тягу
не вздумай давать! У него записан рывок, по плану!
Кудюков, выше норматива мастера спорта в свое
время не забирался. Личного опыта подготовки спортсменов высокого класса у
него тоже нет. Тем не менее он в категорической форме диктует
прославленному во всем мире «профессору штанги» Рудольфу Плюкфельдеру, как
сегодня нужно тренировать олимпийского чемпиона Давида Ригерта. Все это
было бы смешно... Я вот немного знаю знаменитого тренера ростовских
гимнасток Владислава Растороцкого. Могу себе представить, как, допустим,
ему кто-либо из руководителей сборной указывает в гимнастическом зале:
мол, не вздумай давать сегодня Наталье Юрченко прыжки, у нее упражнения на
равновесие, по плану! Растороцкий, не сомневаюсь, ответил бы так, что еще
долго ни у кого не появлялось бы желания вмешиваться в его тренерскую
«кухню». А у нас, штангистов, пока это, к сожалению, сплошь и рядом.
Но я немного отвлекся. Тема эта меня очень
задевает, и позже я ее все-таки продолжу.
Итак, после чемпионата страны в Новосибирске
положение такое: хочешь — тренируйся, не хочешь — отдыхай, давно пора. На
сборы меня не вызывают, форму спортивную не выдают, хотя я еще вроде
числюсь в сборной. Времени, впрочем, не теряю: занимаюсь организационными
делами, тренирую в Таганроге, куда к этому времени переехал, молодых
штангистов — хочу сколотить на Дону приличную команду.
Словом, кручусь как белка, но краем глаза
постоянно контролирую собственно спортивную форму. Тренируюсь урывками, а
сила, однако, растет. И вес, вот удивительно, то же: к 100 килограммам
подпирает! Ну что ж, тут грех еще разок не покуражиться на большом
помосте! А там посмотрим.
Стал серьезно готовиться к Кубку СССР. Он
проводился в декабре 1981 года в Донецке. От Таганрога не так далеко.
Целый автобус земляков приехал вслед за мною. Каждый хочет что-то приятное
тебе сказать, фруктов навезли всяких, цветов. В другой раз мне и этого бы
уже хватило, чтобы загореться ярким пламенем. Люблю показать хорошим
людям, что такое «железная игра», отблагодарить за их искренность. Но,
чувствую, огня-то как раз и нет. По всем контрольным показателям силы у
меня — вагон! И собственный вес - день до старта — 103 килограмма.
Виданное ля дело, вес у меня не «горит», как положено перед боем, а
прибывает! Дрянь дело! Это — не соревновательное состояние, уж знаю.
Так оно все и вышло. Ни дрожи, ни огня на помосте
- и не почувствовал. Силы как у тяжеловеса, а что толку? Взрыва нет,
скорости нет. Два подхода в рывке — мимо. В третьем попросил поставить
190, иду ва-банк. Вырвал штангу над головой, но она потянула вперед. В
гусином шаге (я ведь когда-то был большой мастер выкручиваться из таких
невыгодных позиций) зацепился подошвой за помост — и стал на колени.
Штанга — над головой. Эффектная картина, правда? Неумолимая штанга
поставила-таки упрямого ветерана на колени.
Ну что ж, думаю. Куража нет. А раз так — на посте
делать нечего. И решил, что пора уходить.
Я не изменил себе, не покорился судьбе. Как и
после Мюнхена хотел вернуться в большой спорт. Но тогда, в 1972 году был
молод, в меня верили. Сейчас, после неудачи на московском помосте, времени
на реабилитацию мне решили не давать. Чувствуя это, заспешил, засуетился.
На соревнованиях лез из кожи вон, чтобы доказать — я по-прежнему силен, я
тот же Ригерт! А то-то не понимал, что был совсем не тот: от
психологических травм в моем возрасте быстро не отходят. Надо было
восстанавливаться понемногу, тренироваться полегоньку. Пожертвовать годом
— и стать снова бойцом!
Это я четко понял еще черед год. В Таганроге
проходило первенство города по тяжелой атлетике. Я не тренировался, но
меня попросили — мол, не выйдешь ли так просто, для привлечения зрителей?
Чего я только не сделаю, чтобы люди пришли лишний раз взглянуть на штангу!
Взвесился — 90 килограммов. Делаю по одному подходику: в рывке показываю
160, в толчке — 200 килограммов. Да не в цифрах дело. Трясет меня, как:
десять лет назад, свежесть чувствую, голод по штанге. На тренировках за
нее жадно цепляюсь, через три недели уже 180 рву... Понял, что и кураж, и
сила — все осталось при мне. Но только начинать сызнова уже поздно.
А все-таки интересно, сколько я еще мог
прогрессировать как штангист? Плюкфельдер выступал до 37 лет. Алексеев —
до 38. Я ушел в 32 года. Рано, так и теперь считаю. Но что сейчас жалеть?
Обидно другое: как уходил. Тут очень тонкое дело.
Зачастую именно расставание чемпиона с большим спортом становится
сильнейшим разочарованием. Meня, говоря без дипломатии, выжили из сборной.
Не поблагодарив, не попрощавшись по-человечески. Василий Алексеев, Валерий
Шарий, Александр Воронин, Николай Колесников, Султан Рахманов (я называю
только олимпийских чемпионов) — все они ушли незаметно, будто
растворились, будто не они годами создавали славу, советскому спорту.
Это нехорошо с любой стороны. Тем более из
соображений морали. Я не очень люблю такие слова, но от них никуда не
денешься. Не я один так думаю.
Вот что говорит в своей книжке «Сказка о золотом
кувшине» Юрий Варданян:
«…И провожать его (чемпиона. — Д. Р.) в новую
жизнь нужно, как это делают фигуристы, хоккеисты, на крупных турнирах,
привселюдно. Чтобы он знал, что в него по-прежнему верят, на него
надеются.
Я был делегатом XIX съезда ВЛКСМ. Мне довелось
участвовать ив спортивной программе в Лужниках, посвященной этому форуму.
Я толкал двухсоткилограммовую штангу. Секундировал же мне Давид Ригерт. И
вот на следующий день на съезде, в перерыве между заседаниями, ко мне
подошла милая девушка (такая милая, я постеснялся узнать, как ее зовут) и
спросила: «Простите, вчера с вами был тот самый Ригерт, который в
тельняшке?»
Я ответил: «Да, тот самый». И она сказала, что
два ее старших брата увлекаются гиревым спортом и оба влюблены в Ригерта.
Что у них дома есть его фотографии, но в жизни он лучше. И я с завистью
подумал, моя собеседница, наверное, тоже чуть-чуть в любилась в
блистательного Давида. И ничего удивительного в этом нет.
Поинтересуйтесь у штангистов моего поколения,
кому из старших товарищей они стараются подражать. И большинство из них (в
том числе и я) назовут Ригерта. Потому что он атлет огромного дарования. А
еще потому, что создал на помосте великолепный образ романтического героя.
Этакого гусара в тельняшке красивого, могучего, отчаянного, доброго.
Вообще-то мне не нравится, когда представители
сугубо мужских видов спорта актерствуют. Почти всегда у них получается
фальшиво и свидетельствует о дурном вкусе. Атлету достаточно вести себя с
достоинством, как и подобает мужчине. Лишь таким избранникамI, как Ригерт,
позволено быть одновременно и штангистом и «моряком-гусаром». И то, думаю,
потому, что этот образ близок его человеческой сути.
Но я отвлекся: Девушка, по-видимому, была
осведомлена о последних тяжелоатлетических неудачах Давида, потому что
поинтересовалась, не собирается ли он оставить занятия активным спортом. Я
затруднился с ответом. Тогда она спросила, а если Ригерт все-таки уйдет,
будут ли его проводы показывать по телевизору. Я объяснил, что у
штангистов это не принято, что наши лучшие чемпионы обычно уходят из
спорта «по-английски» - не прощаясь.
- Как же вы воспитываете молодежь?» — удивилась
девушка. Она на какое-то, мгновение задумалась и затем убежденно
продолжила: «Мне это не нравится. И моим братьям не понравится. А вам?..»
А нам - тем более.
