Штангист
не должен бояться тяжести, не так ли? Поэтому я хочу начать свою книжку
с самого тяжелого. А самое тяжелое для меня — это отвечать людям на
вопрос: что же случилось с тобой, Давид, в олимпийской Москве? Вопрос
этот задают мне с разной интонацией, чаще всего — сочувственно: мол, ну
да, мы-то слыхали, что там у тебя были какие-то осложнения — то ли
травма, то ли вес тебя заставили согнать сверх меры...
Люди,
которые поближе к спорту, к штанге, знают кое-какие детали моего
выступления и намекают: а не переоценил ли ты свои силы, когда заказал в
первом подходе сразу 170 килограммов да так и не смог их поднять?
Доводилось мне слышать и такие суждения, что Ригерт, мол, хотел в
полутяжелом весе непременно «перекрыть» результат Юрия Варданяна,
который тот днём раньше установил в средней весовой категории. А
результат этот был, конечно, великолепен — 400 килограммов, мировой
рекорд!
Многое,
повторяю, приходилось слышать, кое-что даже мне самому было интересно
узнать. Тем более, в газетах писали о моем выступлении туманно и кратко:
в основном о слишком большой сгонке веса и о травме ноги, которые не
позволили Ригерту выступить так, как он мог. А что, собственно, много
писать о поражении? Это никому не интересно. Кроме самого проигравшего.
Но,
поскольку проигравший — это я, то в своей книге расскажу об этом более
подробно. Так, как это видится именно мне. И обо всем прочем я тоже
хотел бы говорить в этой книжке так, как видится именно мне. У других,
возможно, будут свои суждения, свои точки зрения.
Конечно
же, я мечтал выступить на Олимпиаде в Москве. Мало того: мечтал
выступить здорово. Любой спортсмен стремится на Олимпиаду, мы ведь
понимаем, что выше титула олимпийского чемпиона в нашем деле ничего нет.
Тут и стабильность колоссальная нужна — а стало быть, и класс. И чтобы
повезло немножко: Олимпийские игры проводятся не каждый год. Сколько
великолепных спортсменов, чемпионов, рекордсменов мира по самым разным
причинам «проскакивали» мимо золотых олимпийских медалей!
Уж кому,
как не мне, об этом знать. К сожалению. Я ведь олимпийский должник еще
со времен Мюнхенской олимпиады 1972 года. Неужели 1972 года? Как же
несется время, и как долго я с ним боролся на помосте!
Я проиграл там, в Мюнхене. Позже расскажу об этом достаточно подробно,
но кратко могу и сейчас: проиграл по собственной вине.
Правда,
через четыре года, в Монреале, я получил золотую олимпийскую медаль. Не
буду говорить — завоевал, потому что борьбы особой не вышло. И вот,
помню, на пьедестале слушаю наш гимн, вижу флаг, который поднимают в мою
честь, а к глазам подступают слезы. Банально? Не у тебя одного? Есть
даже, помню, стихотворение «Глаза Ирины Родниной» — о том, как она не
смогла сдержать слезы на олимпийском пьедестале. Телевидение крупно, на
весь мир, показало ее лицо в эти мгновения.
Но у
Ирины, уверен, были слезы счастья. А меня душили досада и обида — я
стоял в зале Монреаля, а вспоминал Мюнхен: как же я мог проиграть там,
будучи сильнее всех? Такую занозу из сердца не вытащить. Счет вроде как
стал теперь только 1:1.
Если
говорить короче и не так цветасто, я по-прежнему чувствовал себя
должником. И потому страстно стремился попасть на свою третью Олимпиаду.
Тем более она проводилась в Москве. Для меня выступать перед земляками —
всегда подарок. Оно, конечно, можно «поднять зал» где-нибудь в Испании
или в Америке, доказать, что у нас в стране люди силой не обижены. Но я
был гораздо полнее, что ли, счастлив, когда побеждал на крупных
соревнованиях у себя дома: на Кубках дружбы, например, на чемпионате
мира 1975 года в Москве. В конце концов мы стараемся не для самих себя.
Хочется, чтобы успехи наши и победы видел народ, который и создал-то нам
условия, чтобы мы могли выступать за морями-океанами. С годами понимаешь
это как-то лучше.
Так что
сразу после победы в Монреале я взял твердый курс на Москву.
Поговаривали, что, мол, Ригерт до нeё просто «не дотянет» — мне ведь уже
было 29 лет. В наше время скоропалительного омоложения спорта это и
впрямь кое-кого пугало. Но не меня. И не моего тренера Рудольфа
Плюкфельдера, который в Токио в 36 лет впервые стал олимпийским
чемпионом.
Как-то мы
с ним разыскали все наши старые спортивные дневники и стали вспоминать,
как у нас началось да как дальше шло. Одна цифра нас просто поразила:
оказывается, прежде чем попасть на свой первый чемпионат мира, в Америку
в 1970 году, я участвовал в соревнованиях... ровно 12 раз, включая и
первенство города, и чемпионат СССР! Сейчас молодые ребята попадают в
сборную, имея за плечами 8—10 лет соревновательного стажа. Они уже и на
международных турнирах юниоров, и где только не выступали! Я в их годы
об этом понятия не имел, в тяжелую атлетику пришел поздно, по сути,
только в армии по-настоящему взялся за гриф.
И, не
чувствуя усталости — ни психологической, ни тем более физической, — я со
всем запалом решил побороться за место в олимпийской команде образца
1980 года. Тем более в это время Международная федерация тяжелой
атлетики ввела новую весовую категорию— до 100 кг, второй полутяжелый
вес. Он был словно специально создан для меня. В Монреале я еще
соревновался в первом полутяжелом (до 90 кг), и для этого пришлось
«сгонять» почти семь килограммов! Удовольствие гораздо ниже среднего,
однако выхода тогда не было. Но, помню, сходя с весов, сказал:
— Ну,
кажется, отмучился! Последний раз в жизни согнал!
Я ведь
уже знал о новой категории. Однако ошибся. Конечно, я рассчитывал, что
второй полутяжелый вес «оставят» в сборной за мною, если, разумеется,
буду в нем самым сильным: каждому понятно, что в моем возрасте «гонять»
вес тяжело, да и зачем! Однако тут есть весьма существенные нюансы.
Вес до
100 килограммов считался да и сейчас считается у нас одним из самых
«благополучных»: сильных соперников за рубежом почти нет, так что, мол,
кого из наших ребят на чемпионат мира ни пошли, тот и вернется с золотой
медалью! Набирали силу Сергей Аракелов, Павел Сырчин, Анатолий Козлов.
Так, спрашивается, зачем там нужен еще Давид Ригерт? Пусть он лучше, как
и прежде, «железно» закрывает нам первый полутяжелый вес, до 90 кг! Так
рассуждали тренеры сборной страны во главе с Игорем Кудюковым. То, что
мне это уже невмочь, особенно всерьез не принималось.
Вот и
перед чемпионатом мира 1978 года в американском городе Геттисберге
начались старые разговоры: мол, не вернуться ли тебе, Давид, в 90 кг?
«Собеседования» начались еще до вылета за океан. От «полутяжа» я
отказался наотрез: вплоть до того, что вообще не буду выступать. Вроде
бы согласились, хотя, конечно, без удовольствия. Однако до последнего
дня я не знал, ступлю на помоет чемпионата или нет.
Главное,
что раздражало наставников сборной, — вес у меня был не особенно
большой, выше 96 кг почти не поднимался. Я специально не спешил его
набирать, имея дальний прицел —на Москву. Вот там, рассуждал я,. пусть
будет 98—99 килограммов сухого, бойцовского веса. Перейти в другую
категорию не так просто, как кому-то представляется: мол, усилил
питание, снял ограничения в жидкости-—и вес «полез» сам собой!
Он, без
сомнения, полезет, но нужен-то не просто вес, а мышцы, годные для работы
при сверхтяжелых нагрузках. Вес должен быть «обкатан», как говорят
штангисты, это должен быть не жир, а «боевой» вес. Вот почему я держался
в жестком режиме, не распускал себя, накапливал силу постепенно, без
всякого «форсажа». Но кого-то это просто бесило: смотрите-ка, у Ригерта
перед соревнованиями всего 93,700! Ну что ему упрямцу, не согнать еще
немного?
А то, что
у меня уже «сгорело» перед стартом 3-4 килограмма, как у любого
нормального бойца, — это вроде не замечалось. Да, вес у нас перед
крупными соревнованиями «горит» сам собою, независимо от твоих громких
титулов, опыта... К этому надо быть готовым и относиться спокойно.
Одно
время мне даже показалось, что я окончательно переупрямил наших
тренеров. Аргументы у спортсмена известные: победы, рекорды. Я выиграл
на чемпионате мира в Геттисберге с мировым рекордом в толчке — 226 кг. В
1979 году на чемпионате Европы в болгарском городе Варна установил три
мировых рекорда: в рывке (180,5 кг), толчке (226,5 кг) и в сумме
двоеборья (402,5 кг) — и, естественно, выиграл. И мне самому, и, думаю,
тренерам было ясно, что выступал я с запасом, при нужде мог прибавить в
любом упражнении, и немало. В этой категории, 100 кг, я чувствовал себя
прекрасно, кажется, сама судьба мне ее подарила. Ну, казалось, уж
теперь-то меня наверняка оставят в покое!
Может
быть, так бы и получилось, если бы не злополучный для меня чемпионат
Европы 1980 года в Белграде. Я-то сам там выиграл, опять же с мировыми
рекордами (рывок—181 кг, толчок — 227 кг); но радости, поверьте, особой
не испытал. Потому что днем раньше мне категорически сказали: к
Олимпиаде в Москве готовиться выступать в 90 кг!
А в чем
дело? В этой категории, первом полутяжелом весе, мы выставили в Белграде
сразу двух атлетов, причем очень сильных: Валерий Шарий — олимпийский
чемпион Монреаля и Геннадий Бессонов — двукратный чемпион мира.
Тренерский совет решил проверить, кто из них лучше готов и, стало быть,
достоин представлять страну в олимпийской команде. Сами понимаете,
какова была для ребят цена золотой медали чемпионата Европы.
Наблюдал
за их борьбой с горечью в сердце. Ведь схватились они еще за две недели
до старта. На тренировках, разумеется. Оба уже, к сожалению, не к
чемпионату готовились, а соревновались между собой: один поднял
внушительный вес — на следующий день другой из кожи вон лезет. Надо ведь
показать, что ты не слабее, иначе могут не взять в команду! Сколько раз
мы обжигались на подобных вещах, сколько раз твердили тренерам: наметили
состав —дайте людям спокойно, без нервотрепки готовиться к
соревнованиям. Видите, что они «загоняют» друг друга, — остановите, это
в ваших силах, поберегите атлетов, не сегодня заканчивается их и ваша
карьера! На словах вроде все это понимают, но когда доходит до дела...
Вот и
наши опытные, видавшие виды бойцы Шарий и Бессонов пришли к европейскому
помосту ни с чем: привычные, давно пройденные результаты не смог
показать ни тот, ни другой. Но главное, чего мы никак уж не ожидали,
вперед вдруг вырвался никому доселе не известный болгарский штангист
Румен Александров. Хотя, впрочем, мы уже должны быть привычны к
неожиданным взлетам новых сильных атлетов из Болгарии. Они конечно, чаще
появляются в легких весовых категориях. Но вот, пожалуйста, вспышка в
полутяжелом весе.
Без
сомнения, наши штангисты выглядели бы по-другому, будь они в своей
форме. Да, Александров выступил неплохо, но ведь не более того! Все
происходило у меня перед глазами, я выводил на помост Бессонова и Шария,
ассистировал им. И мне было тяжко наблюдать, как уходит от наших
измотанных ребят свеженький и стройный Александров.
Он
работал четко, по сторонам не глядел, соперниками не интересовался.
Атлет, без сомнения, был настроен на результат, который ему
запрограммировал опытнейший болгарский тренер Иван Абаджиев. Иван сам,
как обычно, выводил атлета на помост — и благополучно привел его к
победе, чего, как мне кажется, днем раньше и не предполагал.
В общем,
я увидел Александрова — победителя чемпионата Европы, но
Александрова-спортсмена не разглядел. Знаете, одно дело, когда человек
видит соперника и здорово выступает, и другое — когда он, кроме штанги,
ничего не желает замечать. Тут еще неизвестно, как на него повлияет
жесткая борьба лицом к лицу, когда на неожиданный ход соперника надо
отвечать своим смелым ходом.
Признаться, не верю «слепым» атлетам. Они очень редко надолго восходят
на пьедестал, хотя исключения есть, как и в любом деле. У нас, например,
таким был экс-чемпион мира Геннадий Иванченко, мы с ним когда-то
соперничали, еще в среднем весе. Очень сильный парень. В свое время
Геннадий успешно расправлялся с мировыми рекордами, первым из
средневесов набрал в троеборье 500 килограммов.
Но вот
соперников Иванченко не любил и бороться с ними так и не научился. Я не
уверен даже, видел ли он вообще, как поднимают штангу его конкуренты.
Гена всегда настраивался только на результат, причём на такой результат,
который он уже показывал на тренировках. А если требовалось вдруг
поднимать непривычные килограммы, то он и не думал этого делать. Похоже,
что для него соревнования сводились к контрольному подниманию
определенных весов. Ему даже нравилось обходиться без эмоций. Но что за
радость, скажите, от подобных соревнований?
Повторюсь, однако, пример Иванченко — исключение. Сильнейшие штангисты
Земли, я вас уверяю, всё видят во время своего выступления — иначе как
бы они оценивали силы соперников? Тренер тренером, но большой спортсмен
обязан анализировать острую ситуацию самостоятельно. Легко ли выиграть у
таких бойцов, как Юрий Варданян, Янко Русев, Леонид Тараненко? Я всегда
говорю — не знаю, понятно ли звучит, — что у этих людей «ясная сила».
Для меня, во всяком случае, понятно: спортсмены выступают с ясной
головой, и это множит их незаурядную силу, и это, мне кажется, чувствуют
даже неспециалисты. А такой «зубр» тяжелой атлетики, как Василий
Алексеев, — тот вообще никогда не упускал возможности пристально
взглянуть в глаза своему сопернику. И мало кто мог сохранить присутствие
духа, встретив этот вроде бы ничего не выражающий, равнодушный взгляд.
Штанга, она только на вид проста: вышел, поднял, поклонился, ушел. А
потрешься за кулисами, подышишь воздухом схватки — тогда только поймешь,
сколько вокруг всего. Уметь бы только видеть.
Так вот,
лично я в победе Александрова на европейском помосте никаких причин для
паники не увидел. Ситуация довольно проста: наши атлеты загодя
«схлестнулись» между собой и пропустили вперед способного дебютанта.
Дать им нормально подготовиться, и все станет на свои места: объективно
Шарий и Бессонов сильнее. Но кому-то вдруг показалось, что случилась
чуть ли не трагедия, что Александров так силен, что справиться с ним нет
никакой возможности! Но ведь на это способен Давид Ригерт! А он, видите
ли, удобно устроился в следующей весовой категории. Нечего тебе там
делать, изволь вернуться в свой старый дом и наводи в нем порядок.
Конечно,
я возмутился, закипел, сказал даже, что раз такое отношение — лучше
вообще не буду выступать... Каменное молчание было мне ответом.
У меня
все-таки оставалась надежда, что в конце концов сумею доказать главному
тренеру Игорю Кудюкову абсурдность подобных решений. Человек он
достаточно опытный, знает, что такое олимпийские старты — в Монреале они
с Рудольфом Плюкфельдером поработали с командой очень неплохо, мы
завоевали семь золотых медалей! Неужели, думаю, Игорь Саввич станет
рисковать на олимпийском помосте, да еще в Москве!
Однако
перед самой Олимпиадой Кудюкова от должности освободили, главным
тренером назначили Александра Прилепина. А говорят, что коней на
переправе не меняют... Выходит, что меняют, если это кому-то очень
нужно. Только зачем? Очевидно, потребовался «удобный» тренер, без
«самомнения», который выполнял бы руководящие установки без лишних
разговоров. Установка же — на ней особенно настаивал Виктор Борисов из
управления спортивных единоборств спорткомитета — состояла в том, что в
100-килограммовой категории должен выступать армеец из Подмосковья Игорь
Никитин. Он недавно побил мировой рекорд в рывке (в домашних условиях,
замечу я, и без конкуренции), а стало быть, золотая олимпийская медаль у
него, без сомнений, в кармане. Ригерт, если он желает выступать на
Олимпиаде, должен уходить в 90 кг и непременно обыграть Александрова.
Представляю состояние Шария и Бессонова, когда эти «установки» дошли до
них: несмотря на «секретность», такие вещи распространяются моментально.
Выходит, в них не верят и все их громкие титулы, огромный опыт — ничто в
сравнении с одним удачным стартом молодого болгарина! Я попытался еще
бороться, доказывал, что если даже мне и удастся согнать вес, то от
этого будет мало толку: не тот возраст, чтобы выдерживать подобные
эксперименты и оставаться в силе. Я не гарантирую, поймите вы это,
золотую медаль в полутяжелом весе! А в категории сто килограммов - даю
вам слово, она будет моей!
— Хватит
ныть! — отвечают мне хладнокровно. — Как будто мы не знаем Ригерта!
Выйдешь на помост - и забудешь, в какой категории ты сегодня выступаешь!
Первый раз, что ли, тебе попадать в переплеты? А во втором полутяжелом
весе мы вполне полагаемся на Игоря Никитина. Тем паче, особо сильных
соперников из-за рубежа у него не будет.
Меня
всегда поражали такие суждения: что значит— не будет сильных соперников?
Что, тренеры других команд дали в этом подписку? Вчера не было
конкурентов у Шария и Бессонова, а сегодня их обоих не хотят ставить в
команду.
И они
опять, чувствуя, что «поезд уходит», начали форсированные тренировки —
надо же доказать кому-то, как они сильны! А на меня оба смотреть не
хотят: кто-то им вроде сообщил, что я уже согласился выступать в 90 кг.
Стало быть, перешел им дорогу. По нашим, штангистским понятиям, конечно,
поступил не совсем красиво. У спортсменов своя этика! И не так-то
просто, с моральной даже стороны, бегать из категории в категорию. Люди
годами ее осваивали, мечтали об Олимпиаде, готовились к ней — и на тебе!
Потеснитесь — Ригерт желает вернуться на старую квартиру!
Для меня
такая двусмысленная ситуация — тяжелее, чем сгонка веса. Пытаюсь
разубедить Валерия и Гену, предостерегаю их: что же вы делаете,
прекратите форсаж, тренируйтесь нормально! У меня ведь выхода не
останется, если вы «заломаете» друг друга на тренировках. Но ребята
угрюмо пашут, не верят.
Феодосию,
где все это происходило, на предпоследний тренировочный сбор перед
Играми приехал сам Борисов. Ему доложили, что у меня тренировочный вес
—91,5 кг. А я утром взвешивался — 99,3 кг! Повели меня на весы. Ну чисто
быка какого! Однако чего не вытерпишь, чтобы выступить на Олимпиаде.
Весы показали чуть больше 99.
—Успел
набить брюхо! — неприязненно заключил московский гость.
...Началась «предолимпийская неделя». Соревнования штангистов
проводились в новеньком прекрасном специализированном Дворце спорта
«Измайловский». Я предпринял последнюю попытку спасти ситуацию. Выступая
в категории до 100 кг, установил мировой рекорд в толчке — 230 кг, хотя,
по-хорошему, мне вовсе не следовало палить из всех орудий за три недели
до Олимпиады. Туда надо пыл-жар донести, не расплескивать. Но я пытался
продемонстрировать свою великолепную форму именно во втором полутяжелом.
Как будто
о ней никто не знал! Все, кому надо, знали, я на тренировках регулярно
рвал 180—185 килограммов! А если на тренировках поднимаю вес, то, дело
известное, на соревнованиях смело можно «цеплять» к нему минимум пять
килограммов, такое уж свойство моей натуры.
Ну и что,
что все об этом знали?
—- О! —
говорили руководители сборной. — Молодец, Давид! Сгонит вес — и
расправится со всеми в полутяжёлом!
Вот такая
логика.
Так что
мой мировой рекорд, увы, никого не переубедил.
Попытался
было пойти ва-банк: объявил, что буду Выступать в категории 100 кг или
вообще отказываюсь от выступления! Думаю, как-никак я — Давид Ригерт,
Олимпийский чемпион и так далее.
— Не
хочешь выполнять тренерскую установку — можешь сдавать форму! — спокойно
ответили мне.
Форму
сдавать я никак не хотел. Тогда перешли на рассудительный тон: неужели
не понимаю... Мы вообще не выставим, коли так, участника в 90 кг...
Патриот я, в конце концов, или не патриот?.. Это ведь диктуется
интересами сборной!
Ах, эти
интересы сборной! Я прожил в спорте долгую и богатую событиями жизнь.
Видел разных людей. Одни без громких слов подставляли под громадный вес
травмированное плечо. Они знали, что это — в интересах сборной, но
помалкивали об этом. Другие очень громко кричали слова, святые для
каждого настоящего спортсмена: «Интересы команды, интересы сборной!» Но
мы-то не слепые котята, мы научились различать за этими фразами интересы
другие: хорошо еще, если «ведомственные», а ведь бывало, что просто
личные.
Понял я,
что плетью обуха не перешибить, и начал понемногу «придерживать» вес. Ну
а когда Бессонова и Шария отправили по домам, а в оргкомитет Олимпиады
ушла заявка штангистов, продолжать дебаты уже не имело смысла.
Обидно
мне было за ребят, особенно за Гену Бессонова. Он ведь мой земляк, из
города Шахты. Рос как штангист у меня на глазах. Я уверен, что Геннадий
не подкачал бы на Московской Олимпиаде — человек он серьезный, надежный
спортсмен. Самые строгие «режимщики» в сборной — он да Коля Колесников.
Подготовлен был Бессонов хорошо.
Но... В
борьбе нужно использовать любой шанс, и в борьбе за место в команде —
тоже. Я думаю, раз уж Бессонов и Шарий снова «завелись» перед Олимпиадой
и вышли на стрессовые нагрузки, нужно было идти и на мировые рекорды!
Шанс был — предолимпийская неделя.
Но
Геннадий от выступления в «Измайловском» отказался.
— Для
чего мне эта клоунада? — так примерно выссказался он по этому поводу.
Конечно,
можно понять обиду чемпиона мира 1975 года, которого не берут в команду.
Но не складывать же крылья! Докажи, что ты на голову сильнее всех —
может, именно тебя и возьмут! Сумел же Виктор Мазин в весовой категории
до 60 килограммов завоевать место в команде, хотя там был прекрасный
штангист, олимпийский чемпион Николай Колесников. Однако Мазин установил
в «Измайловском» сразу пять мировых рекордов — и они перетянули чашу
весов в его пользу.
Иной раз
ведь ничто тебя не выручит, кроме куража и риска. А Гена этих вещей не
признавал. На мировые рекорды вышел в самом конце своей спортивной
карьеры, после Олимпиады-80. А до этого выиграл два чемпионата мира! Но,
выходит, огромная сила все-таки была при нем, раз в конце концов
добрался-таки и до рекордов! Жаль только, что поздновато. Оттого и не
прозвучало в мире штанги имя Бессонова так громко, как должно было при
его таланте прозвучать.
Мне,
однако, надо было уже сосредоточиваться на другом. Например, на сгонке
веса. На эту процедуру выпало десять дней, а предстояло «соскрести» с
себя 7,5 килограмма. Доктора следят за нашим весом очень Внимательно,
как за новорожденными. Так вот, еще в Феодосии определили содержание
жира в моем организме — всего 4 процента при нашей норме 6—7! И врачи,
между прочим, предупредили, что сгонять вес крайне нежелательно и даже
небезопасно для такого организма, как мой.
За сгонку
я принялся всерьез — время поджимало. В столовую практически не ходил.
Там делать было нечего. В баню — дело другое. Она стала в эти дни моим
родным домом. Плохо сгибателя бедра (задней поверхности, как говорят).
Но это
были только цветочки. Ближе к 90 кг стал засыпать в неподходящих местах
—на мгновения» но все равно... В последние дни началось онемение кожи. Я
это понял, когда, извиняюсь, сел в бане на торчащий гвоздик и не спеша
поднялся с него.
В день
моего выступления оставалось согнать всего-то около 700 граммов. Я
боялся, что уже не осталось в организме соков, от которых можно
избавиться. Но — вот удивительно — в бане олимпийской деревни вес сошел
на редкость легко.
—
Смотри-ка! — сказал кто-то из моих персональных «банщиков». — А
говоришь, что ты — не сгонщик! Может, еще попробуем, чтобы ты был легче
Александрова?
Понюхав
нашатырного спирта, я согласился, чего уж там… За какие-то три-четыре
минуты еще одного килограмма как не бывало: вода лила с меня потоком.
Это уже потом я понял, что какая-то охранительная функция была, видимо,
потеряна. То и дело перед глазами гас свет.
Вот
прочтет это кто-либо и скажет: ну, разнылся «железный Ригерт»! Нарисовал
нам ужасов-страстей, можно подумать, что так им худо живется там, в
большом спорте...
Да нет
же, конечно, не худо. И ни о чем мы никогда не жалели, все нам дорого,
все при нас — и победы, и поражения. Побед даже больше, если взять на
круг, потому нас и знают как чемпионов. Но только пусть не думают
некоторые, что перед соревнованиями мы целый день пишем автографы
красивым девушкам.
Нет, я не
ныл там, в олимпийской Москве, в эти дни. Улыбался, петушился, нагонял,
как мог, на себя настроение — и в конце концов перед олимпийским Дворцом
спорта сам почти поверил, что мне весело. Хотя какое, к черту, веселье?
С весов схожу — будто суставы песком пересыпаны. Боль в них, как после
адской работы. Пить и есть мне уже можно сколько угодно, но, представьте
себе, совсем неохота. Выпил воды — она осталась под кожей вроде отека:
пальцы потолстели. Потом немного поел, вроде ожил. Опять начал шутить,
петушиться.
Вышли
участники на представление. Смотрю в зал — Надежда сидит, жена.
Загорелая, симпатичная, у меня на сердце повеселело: думаю, а может, и
пронесет?
Но
разминка сказала мне — нет, не пронесет. Уже на первых весах
почувствовал, что сзади на бедрах начали понемногу рваться мышцы — без
особой боли, будто ногти близко к коже обрезают. А когда дело дошло до
160 кг — я не смог вырвать этот разминочный вес: поползла та же
злополучная мышца правого бедра, которую прежде постоянно хватали
судороги. Но перезаявлять стартовый вес — 170 килограммов — уже было
поздно.
Потом
слышал такие суждения: мол, зачем Ригерт начал в рывке сразу со 170 кг?
Мог бы начать скромнее и побороться, скажем, за серебряную медаль, коли
силенок оказалось маловато!
Но кто
ждал от меня серебряной медали? И для чего все это затевалось: сгонка
веса, перестановки в команде и т. д.? Золото, золото должен был я
принести в командную копилку, об этом мне твердили без передышки: на
«серебро» претендентов было более чем достаточно. Вот и дрался за
золотую медаль, как мог.
Все, что
имел в себе, собрал в кулак для второго подхода. Вырвал ее, штангу, по
всем правилам, это все видели, она была наверху. Надо только встать.
Когда это я не вставал? Начал подниматься — и тут правая нога отказалась
работать. Как будто полностью ее жал! Переношу центр тяжести на левую
ногу, думаю, встану как-нибудь, я же умею это делать, случалось,
поднимался практически на одной ноге. Кручусь со штангой, словом, а она
весит все-таки 170, и чувствую, что сейчас разворочу — опять же без боли
— плечевой сустав. Но я не бросил штангу, думаю, черт с ней, пусть
ломает! И все-таки она пошла назад, и я понял, что уже лежу на помосте,
вцепившись пальцами в гриф...
Встал.
Поклонился публике. Пошел за кулисы. Механически передвигал ноги и
боялся только одного — не грохнуться бы на пол при всем честном народе.
А то еще подумают, что я вроде некоторых футболистов жалость у зрителей
выпрашиваю. Мне не надо было жалости, сочувственных слов — кто-то
пытался их произносить, я плохо слышал.
Что же
получилось? А то, что и следовало предполагать. Я был как мощный кран с
гнилыми веревками: потянуть вес мог здорово — тренировался ведь,
импульс, посыл были хорошими. А вот удержать — нечем. Мышцы, потеряв
жизненные соки, стали неэластичны, вязки и непрочны. Вместо боли,
однако, были звуки: треск, хруст, словно мокрый картон расползался.
На
следующий день, когда отошли обезболивающие уколы, нога сзади посинела,
от пятки до бедра. Но считаю, что мне еще повезло. Если бы дело дошло до
толчка, где штанга весит 210—220 килограммов, а я бы, без сомнения,
«полез» на эти веса, на помосте я не рассуждаю, — отрыв мышц стал бы
неизбежен.
Один
доктор потом у меня все спрашивал, впадал ли я в сон при сгонке веса? И
объяснил, что это, мол, организм мой боролся за выживание и что я мог,
при плохом раскладе, погрузиться даже в летаргический сон — есть и такая
форма самозащиты организма. Вот только летаргического сна мне, конечно,
не хватало.
Итак, я
получил нулевую оценку, а в полутяжелом весе победил венгр П. Бацако.
Это было еще одной неожиданностью. А что же Александров, из-за которого
разгорелся сыр-бор? Он выступал. Но не был похож на себя.
Здесь
наши тренеры, пожалуй, своего добились. Юный болгарский силач, без
сомнения, переволновался. И это было заметно по всему: собственный вес
сгорел больше, чем положено, — это я определил по протоколу. Взглянул на
разминку — поднимает штангу еле-еле, с натугой, без всякого запаса.
Александров еще не такой мастер, чтобы позволить себе разминку
«впритирку». Короче, болгарский штангист «потерял лицо». Но что толку,
если его главный, по замыслу, конкурент — Давид Ригерт вообще являл в
этот день пародию на самого себя?
На
следующий день пришел снова в зал, чтобы посмотреть, как выступит Игорь
Никитин, из-за которого мне пришлось «потесниться» в 100-килограммовой
категории. Ничего утешительного. В рывке ему определили явно
неправильные ходы. Нужно было чуть рисковать и делать отрыв, раз ты
рекордсмен мира в этом упражнении. Игорь аккуратно вырвал
«запланированные» нашими наставниками 170, 175 и — зачем же так мало
прибавлять!—177,5 килограмма. И пропустил вперед основного конкурента.
Неожиданно здорово выступил спортсмен из Чехословакии Ота Заремба, он и
стал в конце концов чемпионом Олимпиады.
Он не
стал бы им, сумей Никитин толкнуть 220 килограммов. Всего 220, немного
для этой категории, мой рекорд на 10 кг больше. Но Игорь не удержал
штангу на вытянутых руках. И вот тут, когда я увидел, как он «мажет»
последнюю попытку, и вторая золотая медаль подряд уходит мимо нашей
команды, — тут, признаться, и заскрежетал зубами. Действие
обезболивающих уколов, повторяю, ушло, эмоции ко мне постепенно
возвращались. И были они не из приятных.
«Волевые
решения, волюнтаризм...» — бормотал я про себя и, вполне возможно,
прибавлял еще какие-то слова.
Встретил
в разминочном зале Ивана Абаджиева, главного тренера болгарской сборной.
- Что же
это вы наделали, Давид? — спросил он меня, покачивая седеющей головой.—
В двух категориях золотые медали получили те, кому и не снилось!.. Вот
уж не думал, что будут такие элементарные тактические ошибки!
На душе у
меня было горько.
В ОГЛАВЛЕНИЕ
СЛЕДУЮЩАЯ
СТРАНИЦА
