Леонид Жаботинский

 

СТАЛЬ И СЕРДЦЕ

Олимпиада надевает сомбреро.

 

 

Говорят: аппетит приходит во время еды. Аппетит спортивных гурманов разгорается при виде рекордов. И если общепризнанный фаворит-рекордсмен на каких-нибудь соревнованиях показывает результат, уступающий его же мировому, болельщики чувствуют себя почти что обманутыми. Мол, какое же ты, парень, имеешь право лишать нас ожидаемой радости? Ведь ты можешь, а не делаешь!..

Должно быть, каждый, кому довелось ставить рекорды, если и не слыхал подобных укоров, то читал выражение досады и разочарования на лицах своих почитателей, а порой и на газетных страницах — ведь ничто человеческое и журналистам не чуждо!

И мне вот уже два года и репортеры, и друзья-болельщики, и случайные знакомцы по вагонному купе или салону самолета, и даже, казалось бы, умудренные опытом спортивные деятели не дают покоя одним и тем же вопросом:

— Ну когда же будет шестьсот килограммов?.. И поскольку я, разумеется, не называю дня и числа, дорогие мои почитатели сами устанавливают сроки. И когда их прогнозы не сбываются, чувствуют
себя так, словно я у них из кармана вытянул эти самые шестьсот килограммов.

Так было и перед чемпионатом страны в Луганске. Не только любители тяжелой атлетики, но и некоторые печатные органы не отказали себе в удовольствии оповестить, что, быть может, именно там и состоится открытие новой эры в «железной игре».

При этом жаждущие сенсаций совершенно не хотели учитывать того, что "эры" открываются не по заказу и не тогда, когда этого очень хочется болельщикам и самому первооткрывателю. У «эры», так сказать, крепкие двери, и чтобы отпереть их, нужны не только надежные ключи, но и всякие другие, побочные, условия. Скажем, как при серьезных физических экспериментах определенная температура.

А она-то как раз отнюдь не содействовала успеху «луганского эксперимента». Что и говорить, пожалуй, еще ни разу за последние два года я не чувствовал себя в такой отменной форме и боевой готовности. Но если термометр показывает за тридцать в тени, а в зале, по меньшей мере, на десять градусов выше и если в этом самом зале на 400 мест зрителей набилось невпроворот, согласитесь сами, обстановка складывается не слишком благоприятная для взлета в «тяжелоатлетический космос».

И «эра» не открылась! А я, откровенно говоря, был рад сумме 585 килограммов и уж конечно — новому мировому рекорду в толчке. Взял-таки запланированные 220 килограммов!

Однако не избежал сокрушенных вздохов торопливых болельщиков и полувопросов-полуутверждений:

— Ну уж в Ленинграде-то вы наверняка сделаете шестьсот?!

...У каждого крупного спортивного события наряду с его «горячими точками», периодами наиболее острой борьбы, бывают и моменты некоторого спада, которые сразу же отражаются на количестве зрителей. Ленинградским любителям тяжелой атлетики «отдыха» не было. В каждый из семи дней чемпионата Европы сотни людей просили лишний билетик еще за квартал от Зимнего стадиона. Ведь вряд ли хоть один из трех тысяч счастливчиков, ежедневно заполнявших его трибуны, взялся бы с уверенностью назвать будущих призеров в каждой весовой категории — столько корифеев прислали сюда 18 стран-участниц. Да и то сказать: генеральная репетиция перед Олимпиадой! Путевки в Мехико добываются на этом помосте!

И снова мы ведем напряженнейшую — за каждые полкилограмма — борьбу с нашими главными соперниками — польскими атлетами. Кроме ветеранов — Вольдемара Башановского и Мариана Зелинского, безраздельно господствовавших в легком весе (где наши, увы, уже по печальной традиции не выступали), появились у Польши и новые богатыри. На самом старте чемпионата Вальтер Шолтисек выиграл по собственному весу у Алексея Вахонина и уступил первенство лишь непревзойденному Имре Фельди. Полулегковес Мечислав Новак уверенно обошел нашего Дито Шанидзе. Поляком был и третий призер — Рудольф Козловский.

Но этим наши друзья вынуждены были и ограничиться. Дальше все у нас пошло как по-писаному. Просто великолепно выступал Виктор Куренцов. Надо было видеть, как чисто и красиво выжал он 161 килограмм — вес мирового рекорда (при взвешивании штанга оказалась даже на 400 граммов тяжелее)! А сколько спортивного мужества и воли проявил не известный нашим зарубежным гостям соратник Куренцова — ленинградец Евгений Смирнов! Были моменты, когда казалось — он опередит даже своего прославленного одновеса.

Трудно пришлось другому дебютанту европейского помоста — Борису Селицкому. Ведь его противником был прославленный Норберт Озимек — атлет неистощимого упорства и большой взрывной силы. И все-таки и здесь победа досталась ленинградцу.

А вот уже громче обычного зазвучала в зале эстонская речь, и словно прибавилось здесь русоволосых, светлоглазых людей. Многие сотни их приехали из близкой Эстонии поболеть за своего Яна.

И Тальтс был великолепен. Его замечательный рекорд — 512,5 кг — стал подлинным украшением чемпионата. Уже после первого движения швед Бу Юханнссон, верно, сам себя ругал за ту самонадеянность, с которой он заявил корреспондентам, что приехал в Ленинград за четырьмя мировыми рекордами. В результате оказалось, что он отстал от Тальтса на 17,5 килограмма!

Думал ли я улучшить в Ленинграде свою сумму троеборья? Где-то была такая мысль. Да и кто не стремился в предолимпийские дни «прокомпостировать» свой билет в Мехико самой высокой цифрой! Но я отдавал себе отчет в том, что слишком мало времени прошло после луганского первенства, чтобы можно было полностью восстановить силы для такого мощного прыжка вперед.

И когда довелось в жиме ограничиться скромными 190 килограммами, я смирился с мыслью, что и на этот раз сумму улучшить не удастся. Но к рекорду в рывке я был, бесспорно, готов. И он родился, один из трех мировых, показанных на чемпионате, — 176 килограммов!

Итак, 3 мировых, 18 национальных и восемь участников, перешедших 500-килограммовый рубеж. Что и говорить, ленинградская генеральная репетиция предвещала блистательную тяжелоатлетическую премьеру в Мехико!

А теперь — в горы! Туда, где дышится так же, как на мексиканской высоте, и где, стало быть, можно уже сейчас начать привыкать к каверзным проделкам кислородной недостаточности. Говорят, что Цейское ущелье именно такое место. И вот уже мы бродим по его тропинкам, овеваемые свежестью близкого ледника, собираем землянику на изумрудных полянах, пьем полной грудью живительный воздух альпийских лугов и подолгу беседуем с гостеприимными осетинами в их ладных каменных домиках, прилепившихся к суровым скалам Цея.

За двадцать дней, проведенных в Цейском ущелье, все мы славно отдохнули после недавних крупных соревнований. Тренировка проходила главным образом во вспомогательных упражнениях, и я почти не подходил к большому весу. Зато на последующем этапе подготовки — в Алуште — сразу же увеличились и объем, и интенсивность нагрузок. И как всегда, в этом замечательном зеленом уголке отличной разрядкой для нас были волейбол, плавание, настольный и большой теннис.

В Алуште и застала нас радостная весть о высоких наградах, которыми отметила Родина почти полтысячи ведущих советских спортсменов, тренеров и работников физической культуры. Среди награжденных орденом Трудового Красного Знамени были комсорг нашей сборной Виктор Куренцов и я.

А после Алушты снова знакомая, почти родная всем нам Дубна. Последние полтора месяца предолимпийской подготовки, решающие прикидки — и пора в дальний путь! 20 сентября мы прощаемся с Москвой.

Нет, не только в силу уже установившейся традиции — по велению сердца мы идем на Красную площадь, к Мавзолею Ленина. И наше торжественное молчание здесь и у Могилы Неизвестного Солдата красноречивее самых лучших слов.

А наутро наш «ТУ-114» отрывается от бетонной дорожки Шереметьевского аэропорта, чтобы одним гигантским, четырнадцатичасовым, прыжком перебросить нас в Алжир, а оттуда в Гавану. Еще два часа полета уже знакомым мне путем — и нам приветственно машет сомбреро олимпийский Мехико:

— Бьенбенидос!

— Бьенбенидос! Добро пожаловать!

Но в первые недели воспользоваться гостеприимством мексиканских друзей нам, к сожалению, не удалось, В Мехико — студенческие волнения. В этом городе стрельба дело обычное. Увесистый кольт здесь чуть ли не принадлежность туалета, и нам приходилось видеть объявления в ресторанах: «Просьба револьверы оставлять в гардеробе». А прибавьте еще к повсеместному распространению огнестрельного оружия огневой темперамент мексиканцев — и вы поймете, что стрельбой в Мехико никого не удивишь.

Но одно дело кольт, а совсем другое — танки на улицах, танки на площади Конституции, солдатские заслоны вокруг Олимпийской деревни. Столица почти что на военном положении, и наши первоначальные маршруты по ней крайне ограничены: Олимпийская деревня — зал университета (место наших тренировок) и обратно. Группа испанских спортсменов, которая не вняла предостережениям и решила на свой страх и риск прогуляться по городу, попала в самый эпицентр перестрелки и добрый час пролежала на мостовой под пулями.

Впрочем, как говорится, нет худа без добра. Войска, тройным кольцом окружавшие университетский городок, оградили нас от вездесущих репортеров, и мы могли спокойно тренироваться. Что и говорить, дорого бы дали любители «железной игры» за возможность побывать а эти дни в университетских залах. Ведь здесь проверял себя перед выходом на олимпийский помост весь цвет мировой тяжелой атлетики — венгры и поляки, иранцы и японцы, американцы и когорта советских богатырей.
В один из дней Аркадии Никитич Воробьев сказал:

— Сегодня к нам гости придут, ребята. Сам Боб Гофман со своими питомцами.

Тут и познакомился я со своими будущими соперниками Джоном Дьюбом и Джорджем Пикеттом. Собственно говоря, я рассчитывал встретиться в Мехико лишь с одним из них. Соперником номер один считался Роберт Беднарский, чья сумма 580 килограммов была третьим в мире результатом за всю историю борьбы человека с весом. Правда, в иностранной Печати промелькнуло сообщение о том, что Пикетт якобы поднял и 590, но официального подтверждения эта газетная «утка» не получила. Уж не знаю, в силу каких причин Беднарский на национальном чемпионате США занял лишь третье место с довольно скромной суммой и остался за бортом олимпийского корабля.

Итак, Дьюб и Пикетт. Вот они передо мной, мощные, холеные, улыбчивые парни. Джону 25 лет, Джорджу — 31. Внимательно наблюдают они за моими подходами и время от времени перебрасываются словами и одобрительно кивают головой.

На другой день идем с ответным визитом. И теперь уже я стою у помоста, где тренируются Дьюб и Пикетт. Впечатление внушительное. Оба жмут по 205 килограммов, хорошо выполняют рывок. По всей видимости, борьба будет нешуточная. А ты чего ожидал? Легкой победы? Э, друг, на олимпиаде слабых не бывает!..

Приближение соревнований ощутимей с каждым днем. Осада снята, правительство договорилось со студентами — нет, не о прекращении борьбы, а об отсрочке (после окончания игр волнения вспыхнули с новой силой). Все ближе к мексиканским берегам священный олимпийский огонь — вестник мира и дружбы. Семнадцать пловцов доставили его с борта канонерки «Дурандо» в Вера-Крус, и семьсот бегунов несут пылающий факел по дорогам, ведущим к столице.

Закончены все приготовления, все 112 спортивных делегаций заняли свои места в многоэтажных домах Олимпийской деревни, приведены в готовность номер один все измерительные приборы знаменитой швейцарской фирмы «Омега» на базах Мехико и далекого Акапулько. И в ночь на 12 октября на вершине наивысшей из пирамид в древнем городе Тиуакане под старинную музыку ацтеков и приветственные возгласы десятков тысяч людей взвился в бархатное ночное небо огонь Олимпиады.

А наутро первая в истории олимпиад девушка-факелоносец, 20-летняя мексиканская спортсменка Энрикета Басилио, совершив с факелом круг почета по дорожке «Эстадио Олимпико», поднялась на возвышение, и огонь запылал над переполненной до краев гранитной чашей Главного стадиона XIX Олимпийских игр.

Вот она, та минута, о которой думали мы еще четыре года назад, когда на другом конце Земли, в олимпийском Токио, прочли на стадионе написанные электричеством слова:

«Мы встретимся снова в Мехико». Вот мы и встретились под пятью переплетенными кольцами дружбы и единения. Встретились, чтобы сказать друг другу: — Руку, товарищ!..

И кажется, в это торжественное и волнующее мгновение в унисон бьются сердца всех восьми тысяч лидеров мирового спорта, выстроившихся на поле гигантского стадиона — от старейшей участницы — 66-летней англичанки Лорри Джонстоун до самой юной, 11-летней Лиман Висене из Порто-Рико. И в каждом сердце находят отзвук слова олимпийской клятвы, призывающей честно и мужественно соревноваться в борьбе за честь своих народов во славу спорта.

Звучит олимпийский гимн, и словно сама древняя и вечно юная Олимпиада производит смотр своим самым мирным на Земле войскам. Вчера она была в кимоно, сегодня — в пончо и сомбреро.

Ах эти сомбреро! Кажется, все оттенки своих чувств выражают при их помощи мексиканцы. Безразличие — сомбреро сидит на голове ровно и неподвижно; удивление — оно сдвигается на затылок; гнев, возмущение — из-под низко опущенных полей шляпы едва видны пылающие яростью глаза. Восторг — и сомбреро взлетают к небу или летят на арену стадиона. Да, сомбреро — это не просто шляпа. Это, если хотите, символ Мексики, подобный кактусу или ацтекскому календарю.

Всему миру известен теперь этот календарь, размноженный в соседстве с пятью переплетенными кольцами на миллионах плакатов, листовок, газетных и журнальных страниц. А вот на одной из центральных площадей столицы мы видим, наконец, и оригинал — круглую, почти четырехметровую в диаметре базальтовую глыбу, испещренную причудливыми иероглифами.

Мы знакомимся с современниками календаря — пирамидами Солнце и Луна, высящимися там, где стоял в древности город Тиуакан, с сохранившимися до наших дней акведуками — гидротехническими сооружениями ацтеков И другими памятниками седой старины. Рядом с суровыми соборами — немыми свидетелями испанского владычества возносятся ввысь небоскребы, мчатся непрерывным потоком автомашины современнейших марок, сверкает неоном реклам, шумит и гудит семимиллионный Мехико — один из самых оживленных городов мира.

Мы пользуемся каждой свободной минутой, чтобы поближе познакомиться с ним, осмотреть его достопримечательности: храмы, музеи, знаменитый парк Чапультепек, где растут и пышные финиковые пальмы, и болотные эвкалипты, и множество других экзотических деревьев.

Лучшие здания мексиканской столицы украшены фресками прославленных мастеров. Прогрессивные художники увековечили в своих монументальных творениях жизнь и быт родного народа, революционный дух тех, кто более полувека назад под водительством народных героев Панчо Вильи и Эмилиано Сапато поднялся на борьбу против угнетателей.

Эта борьба не утихает и поныне. Борьба крестьян-пеонов за землю, тружеников города за повышение жизненного уровня и политические права, провозглашенные мексиканской конституцией 1917 года, но до сих пор не осуществленные полностью, студентов — за демократизацию образования и улучшение материальных условий учащихся. Да, народ Панчо Вильи и Антонио Морено не желает мириться с отсталостью И угнетением.

Относительное затишье воцарилось в столице лишь в те дни, когда горел над «Эстадио Олимпико» священный огонь и на дорожках, коврах, помостах, рингах, треках, на дистанциях гонок, заплывов восемь тысяч сильнейших боролись за первенство.

Вряд ли есть надобность вспоминать детали мексиканских баталий. XIX Олимпиада еще не стала историей, все перипетии ее свежи в памяти миллионов любителей спорта, приближенных чудесной силой телевидения к самому месту событий, к самым «горячим точкам» Олимпиады. Но как не вспомнить ярчайшее из яркого — поистине поразительные рекорды негритянского прыгуна Роберта Бимона и немецкой толкательницы ядра Маргитты Гуммель — рекорды, по словам Тамары Пресс, «прорвавшиеся к нам из будущего»! Как не упомянуть снова о нашем феноменальном Викторе Санееве, о полете копья Яниса Лусиса, о блистательных финальных победах наших волейболисток и волейболистов, о золотом финише неувядаемого Владимира Голубничего. первым опустившего золотую медаль чемпиона XIX Олимпиады в копилку нашей команды! И как не воздать должное мужеству группы негритянских спортсменов США, смело бросивших вызов позору века — расовой дискриминации в своей стране! С глубоким уважением говорили об этих замечательных спортсменах И смелых людях в Олимпийской деревне и во всем Мехико.

К сожалению, мне удалось посетить лишь отдельные из тех состязаний, которые проходили уже во вторую половину игр, после того как тяжелоатлеты уже окончательно «выяснили отношения». Не видел я прыжка Бимона и выступлений «мастеров пяти качеств» — пятиборцев, не был свидетелем триумфа Голубничего и уж конечно не смог поехать за 400 километров в Акапулько, чтобы сразу же пожать руку Валентину Манкину — олимпийскому чемпиону-яхтсмену. Жаль, конечно, да что поделаешь! Своя штанга ближе.

Но я видел счастливые улыбки на лицах Наташи Кучинской, Ларисы Петрик и других наших золотых девчат-гимнасток. Я вместе со всеми соотечественниками неистово болел в зале, где наши волейболистки обыграли грозных японских соперниц, и отшиб ладони на трибуне зала «Арены Мехико», аплодируя сокрушительным ударам наших боксеров.

Однако в первую неделю, разумеется, не мог думать ни о чем другом, кроме нашей штанги, и по своему обыкновению не покидал своего места в зале, покуда с помоста не сходил последний соревнующийся.

И, как всегда, властительница наших дум — штанга преподнесла и на этот раз много неожиданностей, опровергла множество прогнозов и записала немало новых имен в летопись «железной игры».

13 октября в уютном, заполненном до отказа зале театра «Инсурхентес» после торжественного ритуала открытия состязаний на помост вышли атлеты легчайшего веса. Чего ожидали мы от сражения в этой весовой категории? По правде сказать, рассчитывать на золото было трудно. Хотя пермяк Геннадий Четин лишь полтора месяца назад установил новый мировой рекорд в сумме троеборья — 367,5 килограмма, но его «обстрелянность» на соревнованиях такого масштаба вряд ли могла считаться достаточной. А ведь рядом с нашим армейцем выступали настоящие асы: многоопытный венгерский шахтер Имре Фельди и 23-летний тегеранский клерк Мохаммед Нассири. Перед лицом таких соперников немудрено и растеряться.

К сожалению, характера у Геннадия действительно не хватило. После относительной неудачи в жиме у него все пошло не так, как планировалось. 352,5 килограмма — и лишь четвертое место.

А за первое шла великолепная борьба между Фельди и Нассири. На весы легли опыт 30-летнего венгра и напористая молодость иранца. И чаши весов застыли в равновесии. Оба повторили мировой рекорд Че-тина, и лишь ничтожное, 300-граммовое, преимущество в собственном весе отдало Нассири золотую медаль. И надо было видеть, какое чисто акробатическое сальто-мортале выполнил тут же, на помосте, безгранично счастливый иранский атлет! Обладателем бронзы стал поляк Хенрик Требицкий, обошедший Четина на 5 килограммов.

Итак, первый день без награды. А ведь мы рассчитывали на нее!

Что же принесет нам день второй? Как выдержит натиск могучих японцев братьев Мияке наш полулегковес — говорун и весельчак Дито Шанидзе?

Несмотря на свой веселый характер, Дито отнюдь не был баловнем спортивной судьбы. Талант его «прорезывался» медленно, и на большой помост тбилисец вышел в том возрасте, когда другие уже прощаются с большим спортом. В олимпийском году Шанидзе минуло тридцать один.

Стоит ли посылать его в Мехико? Многие думали — поздно. Тем более, что на первенстве Европы в Ленинграде Шанидзе выступил далеко не лучшим образом. Он нервничал, суетился, никак не мог совладать со своим неистовым темпераментом и проиграл 7,5 килограмма Мечиславу Новаку, хотя, казалось, был отлично подготовлен. А в Мехико будут спортсмены посерьезнее.

Вконец раздосадованный Воробьев в сердцах бросил тогда:

— Нестабильный атлет, не умеет собраться, сконцентрировать усилия. В Мексике мы на успех в этом весе не рассчитываем!

Но наш «старшой» все же сменил гнев на милость. Он знал силу и безукоризненную технику грузинского богатыря. А характер... Что ж характер? Следуй завету пушкинского Пимена: «Смиряй себя молитвой и постом», то есть владей собой и не давай волю темпераменту.

И вправду, стоило Дито собраться, и он смог показать на соревнованиях в Хельсинки 392,5 килограмма. С такой суммой можно смело выходить на олимпийский помост.

И все же Дито, наш веселый Дито, стоял на пьедестале почета в Мехико мрачный как туча. И после все повторял:

— Неважно выступил. Был готов на 395, и вот, пожалуйста!

Но все мы, а вместе с нами и зрители были довольны выступлением Шанидзе. Решительно и напористо вклинился он в дружный дуэт братьев Мияке, и хотя проиграл знаменитому Иосинобу. уже шесть лет не знающему поражений, но опередил Иосиюки на 2,5 килограмма, набрав 387,5. Свое серебро Дито добыл в такой поистине титанической борьбе, проявил такую волю к победе, что его медаль может вправду цениться на вес золота.

Но золотая копилка все-таки пока пуста!..

Не пополнил ее и легкий вес, в котором наши атлеты не участвовали. Но мы были рады поздравить с еще одной замечательной победой нашего друга Вольдемара Башановского, а вместе с ним и старейшего ветерана польской тяжелой атлетики 39-летнего Мариана Зелинского, завоевавшего бронзовую медаль. Команда Польши — теперь лидер соревнований, но у нее осталось лишь двое бойцов, а у нас предстоит выступить еще пятерым.

Наконец пришел и на нашу улицу праздник. Да еще какой! Позднее многие обозреватели писали, что более великолепного спектакля, чем соревнование полусредневесов, не видел зал «Инсурхентес» и что Виктор Куренцов, бесспорно, является одной из самых ярких фигур XIX Олимпиады.

Да, все мы верили в нашего Виктора, четыре года назад принявшего эстафету побед у своего замечательного предшественника Александра Курынова. В том же году он стал серебряным призером Токийской олимпиады и с тех пор не знал поражений. Почти на каждых соревнованиях устанавливает Куренцов мировые рекорды.

И вот наш Витя выходит на помост в зале «Инсурхентес». Выходит тогда, когда шесть атлетов из девяти уже закончили жим. Кроме него продолжают борьбу только японец Масахи Оути и венгр Карой Бакош. Куренцов опережает их в первом движении, подняв 152,5. Мы поздравляем друга с новым олимпийским рекордом и напутствуем его на рывок словами:

— Так держать!

На штанге 135 килограммов. Встреченный аплодисментами зала, сразу же отдавшего свои симпатии этому белокурому, ладно сбитому парню, Виктор берется за снаряд, приподнимает его не более чем на метр от помоста и... роняет!

Что случилось с Виктором? Ведь он не раз вырывал значительно больший вес. С извиняющейся мягкой улыбкой Куренцов уходит за кулисы, а тем временем Оути фиксирует 140 килограммов.

Второй подход Куренцова. И теперь уже весь зал встревоженно ахнул — снаряд снова грохнулся на помост. Ах, дружище, что ж это ты?!

Помрачнело лицо Виктора, тревожная складка пролегла у губ Аркадия Никитича.

— Спокойно, спокойно, — говорит он не то Куренцову, не то самому себе. — Возьмешь!..

И в третий, последний, раз подходит Виктор Куренцов к непокорной штанге. Его всегда улыбчивое лицо серьезно и сосредоточенно. А зал уже гудит как растревоженный улей, и в это гудение вплетается стрекот кинокамер, направленных на помост. Ведь кое-кто уже готовится зафиксировать сенсацию — поражение советского богатыря.

Рано засуетились, господа хорошие! Не знаете вы русского характера. Мощное, слитное движение — и штанга замирает на вытянутых руках Виктора Куренцова! Уф! Гора с плеч!..

Ну, теперь все пошло как по маслу. Виктор толкает 175, затем 180 и становится уже окончательно недосягаемым для Оути, закончившего соревнования с суммой 455 килограммов. У Куренцова уже 467,5. Сколько же закажет он для своего последнего подхода?

— Установить на штанге 187,5 килограмма! — объявляет по-русски информатор.

Вес мирового рекорда! Вот он, финал выступления нашего богатыря! И через несколько секунд весь зал стоя приветствует Виктора Куренцова. Здесь, на олимпийском помосте, он установил свой 22-й рекорд мира, а еще через несколько минут впервые прозвучал В зале «Инсурхентес» гимн нашей Родины.

И чтобы завершить рассказ об этом самом драматическом и ярком эпизоде олимпийских состязаний штангистов, мне хочется привести разговор между Куренцоным и Воробьевым, записанный корреспондентом газеты «Советский спорт» В. Чернышевым в тот же вечер. Этот разговор, состоявшийся в автомашине по дороге в Олимпийскую деревню после окончания выступлений полусредневесов, как мне кажется, в какой-то мере раскрывает черты характера и самого Куренцова, и нашего наставника.

 

Куренцов: — Ну, наконец-то можно перевести дыхание.

Воробьев: — Повеселел, а то ведь был злой как черт. Никого к себе не подпускал, пока готовился к выходу на помост.

Куренцов: — А сколько мы искали эту злость, Никитич?

Воробьев: — Настоящий штангист таким и должен быть, по-спортивному злым. На штангу надо бросаться, как на врага. Я Четину сегодня на тебя показывал: учись, мол. В такие моменты нельзя думать о том, что трудно, что больно...

Куренцов: — А сколько у Оути получилось?

Воробьев: — На 20 килограммов меньше, чем у тебя.

Куренцов: — Это хорошо. Теперь никаких разговоров не будет, А вообще-то, Никитич, если бы он даже 150 вырвал, ничего бы у него не вышло. Два дня отосплюсь, а потом начну анализировать. Все-таки где-то ошибка была. Толчок у меня был, а жима и рывка не было.

Воробьев: — Ты был готов к рывку на 140. В первом подходе срыв был случайным. Плечи повел, и тебя занесло. А перед вторым подходом нервничать начал.

Куренцов: — Да, все висело на волоске. Может, я испугался? Страха не чувствовал, а обидно было, что такой огромный труд за время подготовки мог пропасть зря. Но я видел, как Оути тоже трясло от нервного напряжения...

Корреспондент: — Аркадий Никитич, а может, в рывке все же не со 135, а со 130 нужно было начинать, чтобы не рисковать?

Воробьев: — Это было бы трусостью. Виктор уже не раз начинал с этого веса.

 

По-моему, очень примечательный диалог!..

Победа Виктора Куренцова явилась переломным этапом в соревнованиях. Золотой почин нашего комсорга на следующий день подхватил дебютант олимпийского помоста ленинградец Борис Селицкий.

Борис тоже из «поздних чемпионов». Одиннадцать лет он «таскал железо», а настоящее признание пришло к нему лишь в тридцатилетнем возрасте — на чемпионате Европы в Ленинграде, где он впервые выиграл высокое чемпионское звание. Борьба за олимпийское золото в этой весовой категории свелась, по сути, к «домашнему диалогу». Никто из зарубежных соперников не смог противостоять Борису Селицкому и Владимиру Беляеву. Владимир, общепризнанный мастер темповых движений, на этот раз опередил товарища именно в жиме и уступил ленинградцу в толчке. Не обошлось тут без недоразумения. Перед третьим движением Беляев опережал Селицкого на 2,5 килограмма. Затем он и Селицкий толкают 180 килограммов. Покоряются киевлянину и 185, а ленинградец этот вес не берет. Беляев решает пропустить 187,5 и идти на 190. Но неудачно. А Селицкий легко взял 187,5 килограмма. В результате у обоих одинаковая сумма — 485 килограммов. Селицкий повторил мировой рекорд Беляева, Беляев повторил сам себя, но собственный вес (все те же фатальные 300 граммов) заставил его уступить товарищу высшую ступень пьедестала почета. Третью занял Норберт Озимек, проигравший советским атлетам 12,5 килограмма, на четвертом месте оказался Дьезе Вереш.

Огромный интерес не только у любителей «железнон игры», но и у всех гостей Олимпиады вызвали соревнования полутяжеловесов.

Лишь год назад наш Ян Тальтс смело шагнул за 500-килограммовый рубеж. И, как это всегда бывает в спорте, вдогонку за первооткрывателем сразу же кинулись те, кто топтался на пороге психологического рубежа. Уж не знаю, в силу какой закономерности соперниками эстонца стали прибалтийские атлеты. Сперва вошел вторым в «клуб пятисотников» швед Бу Юханнссон, за ним еще увереннее зашагал вперед финн Каарло Кангасниеми. В течение какого-нибудь месяца он поднимает «потолок» мирового рекорда сначала до 515, а затем и до 522,5 килограмма. Вот и вышло, что, еще недавно единоличный лидер, Тальтс внезапно увидел перед собой грозных соперников. И если Бу Юханнссон проиграл Яну в Ленинграде, то с Кангасниеми нашему атлету еще предстояло скрестить оружие.

Дело для Тальтса осложнялось тем, что он по собственному весу все время выходит за грань 90 килограммов и вынужден перед каждым выступлением заниматься изнурительной сгонкой. Кангасниеми весит меньше.

И вот начинается олимпийская схватка сильнейших. Тальтс, по сути, проигрывает соревнование уже в первом движении. Он ограничивается в жиме 160 килограммами, а Кангасниеми поднимает 172,5. Вот и попробуй отыграть 15 килограммов, когда имеешь дело с рекордсменом мира в рывке! Кангасниеми вырывает вес мирового рекорда и опережает Яна уже на 20 килограммов.

Тальтс кусает губы от досады. Все мы тоже расстроены. Но надо достойно завершить соревнования. И наш спортсмен находит в себе силы дли замечательного достижения. После того как Кангасниеми толкает 187,5 килограмма и заканчивает выступление с суммой 517,5 килограмма, Ян Тальтс великолепно поднимает 197,5. Новый мировой рекорд! И хотя он лишь на 10 килограммов сократил разрыв между золотым и серебряным призерами, но спортивное мужество Яна Тальтса осталось в памяти всех наблюдавших этот поединок двух достойных соперников.

Снова настало воскресенье. Второе воскресенье Олимпиады. Этот день, когда игры вступили на перевал, был особенно насыщен интереснейшими состязаниями, накал спортивной борьбы достиг своего апогея. Сотни тысяч людей с волнением следили за напряженнейшей борьбой марафонцев, от всей души сочувствовали сошедшему с дистанции герою Рима и Токио Абебе Бикиле и горячо приветствовали его младшего соотечественника — Мамо Волде, снова доказавшего, что лучшими марафонцами мира являются по-прежнему абиссинцы.

На канале Сочимилко заканчивались состязания по академической гребле, а в помещении катка «Пистаелло» — схватки борцов вольного стиля. Мы сердечно поздравили с золотыми медалями ветеранов ковра Александра Медведя и Бориса Гуревича.

В этот день Мехико прощался с «железной игрой», а назавтра и с «королевой спорта». Более чем скромные успехи наших легкоатлетов на олимпийских дистанциях были для всех нас весьма огорчительны. И тем большая ответственность ложилась на представителей других видов спорта — «копилку»-то надо пополнять!

Двенадцать атлетов тяжелого веса вышли в этот день на помост в зале «Инсурхентес». Кажется, еще ни разу не был он так переполнен, хотя и в предыдущие шесть дней здесь не оставалось ни одного свободного места. Огромная толпа штурмует входы. Уж газеты постарались разрекламировать «битву гигантов», расписать как можно ярче фантастические килограммы Дыоба и Пикетта!

Что думал я об этих килограммах соперников? Конечно, знал, что борьба предстоит серьезная. Но. откровенно говоря, почему-то считал наиболее опасным конкурентом Роберта Беднарского, не приехавшего в Мехико. Мне и сейчас кажется, что его участие в Олимпиаде могло бы сделать борьбу в тяжелом весе более напряженной, а результаты более высокими. Впрочем, быть может, я и ошибаюсь. Что же касается Дыоба и Пикетта, то с этими замечательными атлетами, как это уже не раз случалось и с их предшественниками, сыграла злую шутку пропагандистская шумиха, поднятая вокруг их имен и килограммов. Когда тебе без конца трубят в уши — «ты сильнейший», «ты супермен», «тебя, безусловно, ждет олимпийское золото», — то немудрено и самоуспокоиться, недооценить соперника.

Была ли здесь только самоуспокоенность или ее усугубила еще и перетренированность — трудно сказать. Но так или иначе — оба американских тяжеловеса выглядели на помосте далеко не так внушительно, как на столбцах рекламной прессы. Забегая вперед, скажу, что Пикетт был и вовсе не в форме и даже не вошел в шестерку, Дьюб в жиме смог лишь повторить мой результат — 200 килограммов. А ведь его мировой рекорд в атом движении был значительно более высоким.

Однако после первого движения я вернулся за кулисы далеко не в радужном настроении. Во время последнего подхода в жиме я, неосторожно опуская штангу на помост, довольно основательно задел колено, которое начало распухать прямо на глазах. Вот ведь беда какая!

Пришлось забинтовать ушибленное колено, да потуже, но во время всех последующих подходов оно изрядно давало себя чувствовать.

Все же в рывке я сумел сделать решающий отрыв от Дьюба (Пикетт, так же как и Юханнссон и француз Фульстер, получил в жиме «баранку»). У меня — 170 килограммов, у американца — 145. Теперь Дьюбу, пожалуй, уже нечего думать о золоте. Отстоять бы серебро. Ведь всего на 2,5 килограмма отстает от американца бельгиец Серж Рединг.

Этот коренастый библиотекарь из Брюсселя уже на чемпионате Европы в Ленинграде привлек к себе общее внимание своей огромной силой и отличной техникой. А к Мехико Рединг подошел в еще лучшей форме.

Последнее движение. Чертовски болит нога! На штанге 202,5 килограмма. Взял! И сразу же попадаю в объятия Ефима Самойловича и других друзей. «Все, Леня!», «Привет чемпиону!», «Браво, капитан!»

Да, теперь все! На табло появляются цифры 572,5! Такие же, как четыре года назад в «Сибуйя паблик холл» в Токио!

Мог ли я поднять больше? Наверно, мог бы, если бы не боль в ноге. Она-то и вынудила меня отказаться от остальных двух подходов в толчке, хотя они при благоприятных обстоятельствах, пожалуй, могли бы принести мне новый мировой рекорд в этом движении, а быть может, и рекордную сумму. Жаль, конечно, да что поделаешь!..

А что же мои соперники? У них равный результат — 555 килограммов. Но Серж Рединг легче, и Дьюбу приходится удовлетвориться бронзой. Это единственная медаль, ставшая трофеем американской команды. Она занимает седьмое место. Такого провала на соревнованиях высшего ранга еще никогда не знали воспитанники Боба Гофмана. Мы завершили олимпийский турнир с тремя золотыми и тремя серебряными медалями. Второе место заняли польские атлеты.

Конечно, любителей умопомрачительных цифр и сногсшибательных сенсаций до некоторой степени разочаровали олимпийские результаты штангистов. Они и вправду были относительно скромны, тем более в сравнении с действительно феноменальными рекордами легкоатлетов. Но все же и выступления на олимпийском помосте изобиловали острыми, драматическими моментами, вписали в историю нашего вида спорта новую интересную страницу и немало новых имен.

Во вторую мексиканскую неделю мы, штангисты, превратились из действующих лиц грандиозного олимпийского спектакля в его жадных и взволнованных зрителей. Хотелось увидеть как можно больше, познакомиться поближе с самобытной и своеобразной культурой наших гостеприимных хозяев. Правда, это было сопряжено и с некоторыми трудностями. То и дело на улице, в парке, а то и в музее я бывал «опознан» темпераментными болельщиками, и тут уж только успевай надписывать автографы и отбиваться от не в меру ретивых рыцарей «ченча» (обмена), которые впивались, как клещи, выпрашивая значки и предлагая взамен свои сувениры. Тысячи таких охотников за сувенирами толклись на площади перед Олимпийской деревней, и пробиться сквозь их толпу было совсем не легким делом.

Но в еще больший переплет попал я на площади Гарибальди — традиционном месте выступлений на родных певцов — «марьячес». Вместе с композитором Александрой Пахмутовой — нашим частым гостем в Олимпийской деревне — и ее супругом поэтом Николаем Добронравовым мы отправились туда в последний день нашего пребывания в Мехико. На площади Гарибальди было, как всегда, людно. Под гитарный перебор группа певцов в своих живописных костюмах исполняла песню за песней. Но едва мы пробрались поближе, наша русская речь привлекла внимание. Мигом нас окружило несколько десятков человек.

— Совйет! Амигос! — отовсюду потянулись к нам руки для пожатий.

А затем кто-то выкрикнул, указывая на меня:

— Жаботинский!..

Ну, пропал! Толпа сгрудилась вокруг меня. Пахмутова и Добронравов благоразумно ретировались, а меня подхватили на руки и подняли вверх. Качать, правда, не смогли, но и не опускали. Когда же я снова очутился на земле, то оказался в самом плачевном виде. На великолепном олимпийском костюме не осталось ни одной пуговицы — все оборвали как сувениры. Вот он, темперамент мексиканских болельщиков!

С особенной силой проявляется этот огневой темперамент, конечно, во время корриды. В один из дней мы вместе с Ефимом Самойловичем Айзенштадтом и другими товарищами побывали на этом популярнейшем народном зрелище.

Что сказать о корриде? За многие века выработался целый чрезвычайно живописный и яркий церемониал, сопутствующий бою с быком, облагораживающий это, в общем-то, достаточно кровавое и непривычное нашему глазу зрелище. Не могут не импонировать также смелость и мастерство торреро, особенно когда выступают настоящие премьеры корриды.

Нам посчастливилось увидеть одного из них, приехавшего из Испании. Его грациозные «вероники» и другие маневры с плащом в нескольких сантиметрах от страшных рогов разъяренного до предела быка то и дело вызывали бурные аплодисменты уходящих круто вверх трибун и короткие выкрики:

— Оле!

Бык был убит мастерски, быстрым, как молния, ударом шпаги. А вот другому торреро не повезло. Он не сумел сразить животное, и на круглую арену полетели десятки подушек (на них сидят зрители) в знак возмущения. Такой же град подушек посыпался и на поле стадиона «Ацтека», где неумелый судья испортил финальный матч между командами Венгрии и Болгарии.

И вот, когда незадачливый торреро с позором покинул арену, где продолжал в ярости метаться окровавленный бык, вдруг какой-то мальчишка лет 15—16, прорвав заслон полицейских, выскочил ему навстречу. Размахивая красной тряпкой, он подражал движениям торреро, приближаясь к животному. Публика разразилась аплодисментами. Несколько полицейских оттащили мальчишку, вырвали у него из рук тряпку, но он снова выскользнул у них из рук и побежал навстречу быку. Трибуны ахнули. Бык наклонил голову, поддел мальчишку рогом, подбросил его вверх и наверняка затоптал бы, если бы его не отвлекли пикадоры, поспешившие на выручку отчаянному пареньку.

Его унесли с арены едва живого. Но зато испанец-торреро наклонился к недвижному телу и поцеловал смельчака в лоб.

— Ну, теперь, если выживет, его карьера обеспечена, — объяснили нам мексиканские товарищи. — Его будут учить на торреро, а именно этого парень и хотел добиться. Стать торреро — мечта всех ребят, но добиться этого удается немногим.

Вряд ли нашим ребятам пришлась бы по вкусу такая карьера. Слишком уж кровавое зрелище коррида. Вот и мы не смогли высидеть до конца программы. Ушли после четвертого быка, а всего их убивают шесть во время каждого представления.

...И вот отшумела, отсверкала Олимпиада. Закончились последние старты, подводятся итоги, подсчитываются медали. Не все прогнозы оправдались, не все, на что мы рассчитывали, легло в «копилку» советской сборной. Но замечательные победы наших борцов и штангистов, волейболисток и волейболистов, фехтовальщиков, гимнасток, боксеров — успех большой и бесспорный. А поражения заставят о многом задуматься, кое-что переоценить, работать еще упорнее и целеустремленнее. На то и спорт!..

Снова, уже в последний раз, заполняют зрители стотысячные трибуны «Эстадио Олимпико». Снова выходят олимпийцы на поле стадиона. Как было и в Токио, мы шагаем единой интернациональной колонной, и весь стадион встречает нас поднятыми вверх сомбреро. А потом они летят на поле, к ногам олимпийцев, как прощальный привет Мексики своим гостям — лучшим спортсменам мира, его молодости, силе, мужеству, красоте.

Медленно угасает в чаше олимпийский огонь. Опускается белое полотнище с пятью переплетенными кольцами, чтобы через четыре года снова взвиться в безоблачное небо в другом конце планеты, зовя к единению, миру и дружбе юность Земли.

Прощай, Олимпиада! Прощай, Мексика! Мы долго будем помнить твое гостеприимство и радушие. Мы не забудем этик жарких спортивных боев, в которых каждый из нас стремился сделать все, что может, во имя победы, во славу Родины. Постарался и я внести свой посильный вклад в общее дело, оправдать доверие, сдержать слово, данное вам, мои однополчане-пограннчники, в день, когда вы принимали меня в свою боевую семью и я, благодаря за эту высокую честь, сказал по-солдатски: — Служу Советскому Союзу!..

*  *  *

Этими словами и хотелось бы мне закончить свою книгу. Ведь именно так может сказать о себе каждый советский спортсмен, высшим призванием которого является служение своей Родине. В этом наше счастье, наша самая большая гордость.

Шестнадцать лет назад я начал свой спортивный путь. На всем этом пути мне, как и каждому из нашей многомиллионной советской семьи, было все открыто, все доступно — только не ленись, работай, достигай! И если я чего-то достиг в моей любимой «железной игре», то лишь потому, что жизнь сводила меня со многими хорошими людьми, настоящими друзьями, которые заботливо вели меня к цели, не давали сбиться с пути, остановиться. Земной поклон им за это!

Я попробовал, как мог, рассказать о своем пути в тяжелой атлетике. Хотя я и не останавливался в книге на тонкостях нашего вида спорта, не пробовал давать никаких рецептов молодежи, мне все же хотелось бы надеяться, что кого-нибудь все-таки заинтересовал «железной игрой». И если ты, друг, прочтя мое повествование, зайдешь в тяжелоатлетический зал, как это полтора десятка лет назад сделал ученик токаря Ленька Жаботинский, то, значит, я недаром брался за перо. Удачи тебе в спорте сильных!

Чего еще хочу я от него? Трудно ответить на этот вопрос. Говорят, для каждого настоящего писателя главная книга всегда та, которая еще не написана. Это же, по-моему, может сказать о себе и каждый спортсмен, пока он еще не покинул спортивный строй. Главное — завтра! Вот и я еще вовсе не собираюсь разлучаться со штангой, которая подарила мне столько радостных минут. Будут новые соревнования, надеюсь, будут и рекорды. Во всяком случае, буду стремиться к этому.

А тем, кто считает, что я уже достиг всего, о чем только может мечтать спортсмен, мне хотелось бы ответить словами из поэмы Александра Твардовского «Василий Теркин»:

Не гляди, что на груди,

А гляди, что впереди!



 

 Предыдущая страница        В начало