Воскресший Заикин.
Нет, судьба была явно неравнодушна к нему, Заикину. Не раз казалось,
что Дамоклов меч, висящий над его головой, уж и сорвался, и обрушился,
и сокрушил. А на поверку выходило, что пресловутый этот меч продолжал
висеть, как ни в чем не бывало.
...Ясный весенний день-одиннадцатое мая 1930 года - Иван Михайлович
встретил в Ганчештах. Было воскресенье, и небольшое местечко гудело.
Местные жители и крестьяне окрестных сел, привезшие на базар всяческую
снедь, нетерпеливо ждали начала выступлений Заикина.
Густая пыль кисеей висела над площадью, где было раскинуто "рондо".
Мычание волов, скрип каруц, крики ребятишек, гомон толпы - все слилось
в оглушительный шум.
Билеты раскупались бойко: реклама сделала свое дело. "Феноменальный
трюк,- надрывались добровольные глашатаи - подростки, которым был
обещан бесплатный вход.- Человек под автомобилем! Живой мост!
Выступает волжский богатырь, авиатор и атлет Иван Заикин!"
Наконец прозвучал гонг. Народу набилось столько, что яблоку негде было
упасть.
Вот и коронный номер: "живой мост". Заикин лег. На него кладут прочные
деревянные мостки: Сотни людей затаили дыхание. В напряженной тишине
слышится лишь пофыркивание грузовичка да глуховатый голос Заикина,
отдающего последние распоряжения.
Ждут зрители, ждет десятка смельчаков, вызвавшихся проехать по живому
мосту. Наконец шофер осторожно стронул машину с места, и она на первой
скорости начала взбираться на мостки.
Неожиданно раздался треск. Доска сломалась, и протекторы стали сдирать
кожу на левой руке и ноге атлета. Зрители охнули, многие сорвались с
места и кинулись на арену. Растерявшийся шофер остановил машину на
распростертом теле Заикина.
Атлета спасло самообладание. Он напряг мускулы и благодаря этому
отделался незначительными повреждениями. Назавтра происшествие попало
в газеты. "Кишиневский листок" и "Голос Бессарабии", оповестив
читателей о случае в Ганчештах, сообщали, что Заикин чувствует себя
хорошей не собирается отказаться от рискованного номера.
Атлет действительно не отказался. "Береженого бог бережет,-любил
повторять Заикин.-А мне-на роду написано своей смертью помереть".
"Чемпион мира, волжский богатырь и авиатор Иван Заикин поднят с
размозженной головой".
"Гибель Ивана Заикина",
"Трагическая смерть величайшего атлета..."-такими заголовками пестрели
газеты Румынии, Франции, Германии, Бельгии, Болгарии, Италии и других
европейских стран.
Некрологи оплакивали Заикина. "Смерть Заикина тем печальнее,- писала
одна из парижских газет,- что сам он избегал азарта, риска позерства и
бравады. Все неожиданно в этой смерти: ее сцена, ее причина, ее
внезапность..."
"Этот скорбный трагический конец,-вторила другая,-глубоко поразит и
опечалит многочисленных друзей покойного, оставшегося до последней
минуты своей жизни прекрасным русским человеком с большой и широко
открытой душой ко всякому чужому горю и несчастью".
Но через день на первых полосах тех же газет, похоронивших Заикина,
запестрели другие сообщения: "Заикин жив и находится в больнице в
Плоештах", "Как произошло несчастье...", "Преждевременный слух о
смерти Заикина..." "Голос Бессарабии" напечатал "Письмо от покойного
Заикина".
"Глубоко сожалею о своих друзьях и спортсменах, которые получили
ложные сведения о моей смерти. Обвинять в своем несчастьи не собираюсь
никого. Борец-авиатор Иван Заикин".
...Это случилось на Плоештском ипподроме 20 июля 1930 года. Иван
Михайлович, как обычно, показывал при тысячном стечении народа силовые
номера. "Король железа", которому в тот год исполнилось пятьдесят лет,
поражал зрителей все еще феноменальной силой.
В заключение шталмейстер объявил коронный номер:
- Сейчас волжский богатырь и авиатор Иван Заикин исполнит смертельный
трюк: живой мост... Вес первой машины без пассажиров - 2200
килограммов, второй-1300.
На импровизированную арену выехали, урча и дыша бензиновым перегаром,
два грузовика. Подбежали коверные, держа в руках массивные доски.
Заикин спокойно улегся. Несчастье в Ганчештах не отрезвило его. Он
твердо верил в свою звезду.
- Плотней кладите. Доска к доске. Так. Теперь скрепляйте. Да
поживей!-командовал он, краем глаза следя за не слишком расторопными
коверными.
- Прошу желающих из публики удостовериться, что все сделано без
обмана,-выкрикивал щталмейстер.- Заодно и пассажирами будете,-
подбодрял он тех, кто успел перескочить через барьер.
Охотников набралось больше двух десятков. Они расселись по машинам. И
вот уже первый автомобиль въехал передними колесами на заикинский
мост. Первой машиной управлял частный шофер. Он в точности следовал
указаниям Заикина, благо хорошо знал русский язык и понимал, что от
него требовалось. За рулем второй машины сидел военный шофер, молодой
румын. Ивану Михайловичу пришлось объясняться с ним через переводчика.
Оба нервничали - и Заикин, у которого не было выбора, и
шофер-инструктор, и инструктируемый. "Я видел, как руки его дрожали на
руле",- вспоминал впоследствии Иван Михайлович. Первая машина
благополучно проехала по "мосту". Наступил черед второй. И вот она
осторожно, будто пробуя колесами прочность помоста, продвигается
вперед.. .
И тут произошло непоправимое. Газетный репортер, случившийся очевидцем
несчастья, описывал его так:
"Естественно, что после прохождения первого автомобиля другой конец
моста приподнимался приблизительно на метр. Надо было выждать, чтобы
он опустился, и тогда съезжать. Шофер второй машины растерялся и
включил скорость, когда конец был на весу. Доски столкнулись. От
сильного толчка мотор заглох. Машина стояла одним колесом на голове,
другим на ступне левой ноги. Заикина подняли. Лицо его было
обезображено. Кисть левой ноги болталась, точно привязанная на
веревочке"...
На середину ипподрома хлынули люди.
- Ради бога, в больницу,- запекшимися губами выговорил Заикин и
потерял сознание.
Могучий организм выручил его и на этот раз. Правда, несколько недель
ему пришлось пролежать в лечебнице Шуллера.
Многочисленных друзей и почитателей атлета глубоко взволновало
обрушившееся на него несчастье. В "Бессарабском слове" в те дни можно
было прочитать характерное объявление: "Положение раненного И. М.
Заикина поистине трагическое, так как он остался абсолютно без
средств.
Редакция нашей газеты открыла подписку по сбору средств для оказания
помощи И. М. Заикину. Мы уверены, что многие откликнутся на наш
призыв, и И. М. Заикину будет сделана дорогостоящая операция".
Лежа на больничной койке, Иван Михайлович предавался размышлениям.
"Нет, этот номер надобно оставить. Хватит испытывать судьбу: щадила
она меня, щадила, а уж, видно, больше не станет. Счастье мое, что
друзья не оставили в беде". Глаза его увлажнились -от нахлынувшего
теплого чувства. Друзья атлета не оставляли забот о нем. На призыв
газеты откликнулись сотни людей. В Кишиневе состоялся концерт, весь
сбор которого предназначался в фонд помощи Заикину.
Наконец среди вороха писем, доставленного к нему в палату,
обнаружилось одно, написанное знакомым почерком.
"Дорогой Иван!
Да, вот уж воистину была неделя воскресений. Похоронили тебя-выскочил.
Похоронили Репина- жив. Похоронили Владимира Дурова - ожил. Больше
всего радуюсь за тебя. Авось тяжкий опыт отучит тебя класть голову под
сталелитейный молот. У тебя же так много номеров, которые совсем
легки, а на публику производят гораздо более страшное впечатление.
Посылаю тебе пока лишь 500 франков, которые достал с величайшим
трудом. Пишу я теперь мало и дается мне работа далеко не с прежней
легкостью. Да и то сказать: пишу я уже 40 лет с хвостиком, а самому
мне третьего дня стукнуло 60 лет и, главное, некогда отдохнуть. Ты об
этом никому не говори, ибо сообщаю тебе по дружбе, а не для
полупочтеннейшей публики. Идут у меня переговоры с Америкой и Италией
о переводе моих сочинений, 20 процентов за успех, 80 - против. Если
удастся,- пришлю еще 500 сразу; если нет, буду присылать постепенно,
что смогу-приема в два, три.
Выздоравливай поскорее. От всей души радуюсь, что ты хоть помят, но
цел. Экий у тебя организм богатейший!
Целую тебя
твой А. Куприн".
"Нет, грех мне жаловаться на друзей, - умиленно думал Заикин,
перебирая в руках письмо за письмом.-Писатель, гордость русского
народа, а не оставляет меня, простого борца, своими заботами".
Он попросил доставить ему письма Куприна, хранившиеся дома. Соседи по
палате перечитывали их, а Заикин шумно вздыхал, изредка прося
повторить какое-нибудь место, чем-то особенно привлекшее его.
"Милый мой Ванюша, дорогой мой братик! Рад за тебя, что Румыния и
Бессарабия тебя встретили по чести и достоинству. Напрасно только ты
рассказываешь, что спас я тебя от слепоты. Спасло тебя твое
трехжильное здоровье... тьфу, тьфу, тьфу, как бы не сглазить.
Переходить в румынское подданство? Ни за, ни против ничего сказать не
могу. Лучше пережди некоторое время, если возможно, а уж тогда, если
потянет,- переходи. И будешь ты тогда для меня не Заикин, а
Заикинеску...
...Помнишь - ты мечтал об устройстве огромного питомника физической
культуры, в государственном плане. Это только в России возможно и
только в ней. Никакой Лебедев, тебе не соперник. А если попадешь в
Атяшево, то и я к тебе переберусь. Будем под старость ловить рыбу,
наезжать лошадок, сидеть по вечерам на крылечке, курить из вишневых
чубуков...
"Переходить в румынское подданство..." Вернувшись домой, а затем снова
пустившись во все тяжкие кочевой циркаческой жизни, Заикин постоянно
ощущал за, собой чьи-то сторожкие глаза. Ему, русскому, не доверяли,
он был чужаком, подозрительным элементом для властей.
Однажды его вызвали в полицейскую квестуру.
- Домнуле Заикин,- встретил его шеф, криво улыбаясь.- Я вынужден взять
у вас подписку о невыезде.
- Веселая встреча, нечего сказать,-опешил Заикин.-Али я что-нибудь
украл?
- Пока ничего не могу сказать. Мы получили предписание провести
расследование,- сухо Ответил шеф.
Полицейскую тайну выболтали газеты. Под заголовком "Донос на Ивана
Заикина" была опубликована заметка: "В кестуру полиции поступил донос
за подписью борца Чернояну, в котором последний доводит до сведения
полиции о том, что борец Заикин, разъезжая по провинции, занимается
якобы антигосударственной пропагандой.
Кестор полиции назначил расследование. Вчера в полицию был вызван для
допроса борец Чернояну, который подтвердил свой донос. У кестора
полиции сложилось мнение, что донос борца носит характер мести. Чем
закончится эта история-пока неизвестно".
- А точно, занимался я антигосударственной пропагандой,- развеселился
Заикин.- Говорил, что в советской России борцов да артистов
государство приголубило, заботится о них, а румынам на нашего брата
наплевать. Еще говорил я, что рабочему люду там живется по-человечески
и что Бессарабия - искони русская земля и нечего насаждать тут
румынские порядки. А что, разве не так? - вопрошал он с невинным
лицом.
- Так-то оно так, только не надо было этого при Чернояну болтать,-
назидательно говорил ему Свободин, постоянно ездивший с ним и бывший
при нем чем-то вроде администратора.- Зол он на вас, Иван Михайлович.
Молодой, сильный, а вы его положили.
- А я еще повторю,- задорно выкрикнул Заикин.- Они из меня Заикинеску
не сделают. Не таков я.
- Посадить могут.
- На казенном харче тоже не худо,- гоготнул Заикин.
Полиция повозилась с доносом, но, видно, побоялась тронуть атлета -
слишком яркой фигурой он был и слишком шаткие обвинения на него
возводились. И Заикин продолжал разъезжать по городам и весям
Бессарабии и Румынии, кладя на лопатки молодых борцов.
В 1934 году старого, но еще далеко не одряхлевшего льва пригласили на
гастроли в Ригу.
Здесь его помнили. Помнили его победы, его железную хватку, его
непревзойденную технику, неукротимую волю к победе. Но мало кому
верилось, что пятидесятнчетырехлетний Заикин способен выйти
победителем в единоборстве с молодыми, атлетически сложенными борцами.
Рига во все времена была поставщицей первоклассных борцов для арены. И
на этот раз против Заикина были выставлены закаленные бойцы, цвет
латышского спорта.
Молодого Яна Лескиновича рекламировали как "лучшего мастера новейшей
школы", "каучукового человека". "Иван с Волги против Яна с Двины",-
кричали газетные заголовки.
Заикинские болельщики оставались в меньшинстве. Но тот не посрамил их
ожиданий. Трижды он бросал своего молодого противника на ковер.
Знатоки переглядывались.
- Блестящий крават.
- Изумительный передний пояс.
- Он в отличной форме.
- Стой, красавец, теперь не уйдешь,-тяжело дыша, бормотал Заикин,
пытаясь дожать Лескиновича.
Увы, не те годы. И судьи, посовещавшись, провозгласили ничью.
- Годков десять назад я бы показал ему где раки зимуют,- бросил Заикин
своему секунданту. Лицо его выражало досаду.
Ловкий, изворотливый и гибкий чех Вавра - один из тех, на кого делали
ставку устроители чемпионата,- быстро сник в железных заикинских
тисках. Он с трудом вышел на мост, рассчитывая продержаться, но старый
борец неуловимо точным движением пригвоздил его лопатками к ковру.
Такая же участь постигла немца Грина и многих других участников
рижского чемпионата.
Это был последний взлет-богатырский взлет Заикина. Он устроил
прощальный бенефис в рижском цирке.
- Эх, наддай!-озорно кричал он молотобойцу, дробившему камни у него на
голове.
- Трогай,- весело приказывал он двум дюжинам людей, повисшим на концах
длинного рельса, лежавшего у него на плечах.
Газеты взахлеб писали о его победах. И во всех заметках чувствовалось
одно-удивление. Удивление перед мощью этого редкого образчика
человеческой породы, которого никто не отваживался назвать стариком.
"Заикин борется весело. Неизменно чувствуется за ним сила, привыкшая
побеждать",-писали рецензенты,
А Заикин думал про себя: "Надо уходить. Но только с поднятой головой,
победителем". Это был его последний чемпионат.
