1
Доктор Луховицын, считавшийся постоянным врачом
при цирке, велел
Арбузову раздеться. Несмотря на свой горб, а может быть, именно вследствие
этого недостатка, доктор питал к цирковым зрелищам острую и несколько
смешную для человека его возраста любовь. Правда, к его медицинской помощи
прибегали в пирке очень редко, потому что в этом мире лечат ушибы, выводят
из обморочного состояния и вправляют вывихи своими собственными
средствами, передающимися неизменно из поколения в поколение, вероятно, со
времен Олимпийских игр. Это, однако, не мешало ему не пропускать ни одного
вечернего представления, знать близко всех выдающихся наездников,
акробатов и жонглеров и щеголять в разговорах словечками, выхваченными из
лексикона цирковой арены и конюшни.
Но из всех людей, причастных цирку, атлеты и
профессиональные борцы вызывали у доктора Луховицына особенное восхищение,
достигавшее размеров настоящей страсти. Поэтому, когда Арбузов,
освободившись от крахмаленой сорочки и сняв вязаную фуфайку, которую
обязательно носят все цирковые, остался голым до пояса, маленький доктор
от удовольствия даже потер ладонь о ладонь, обходя атлета со всех сторон и
любуясь его огромным, выхоленным, блестящим, бледно-розовым телом с резко
выступающими буграми твердых, как дерево, мускулов.
- И черт же вас возьми, какая силища! - говорил
он, тиская изо всех сил своими тонкими, цепкими пальцами попеременно то
одно, то другое плечо Арбузова. - Это уж что-то даже не человеческое, а
лошадиное, ей-богу. На вашем теле хоть сейчас лекцию по анатомии читай - и
атласа никакого не нужно. Ну-ка, дружок, согните-ка руку в локте.
Атлет вздохнул и, сонно покосившись на свою левую
руку, согнул ее, отчего выше сгиба под тонкой кожей, надувая и растягивая
ее, вырос и прокатился к плечу большой и упругий шар, величиной с детскую
голову. В то же время все обнаженное тело Арбузова от прикосновения
холодных пальцев доктора вдруг покрылось мелкими и жесткими пупырышками.
- Да, батенька, уж подлинно наделил вас господь, - продолжал восторгаться
доктор. - Видите эти вот шары? Они у нас в анатомии называются бицепсами,
то есть двухглавыми. А это - так называемые супинаторы и пронаторы.
Поверните кулак, как будто вы отворяете ключом замок. Так, так, прекрасно.
Видите, как они ходят? А это - слышите, я нащупываю на плече? Это -
дельтовидные мышцы. Они у вас точно полковничьи эполеты. Ах, и сильный же
вы человечина! Что, если вы кого-нибудь этак... нечаянно? А? Или, если с
вами этак... в темном месте встретиться? А? Я думаю, не приведи бог!
Хе-хе-хе! Ну-с, итак, значит, мы жалуемся на плохой сон и на легкую общую
слабость?
Атлет все время улыбался застенчиво и
снисходительно. Хотя он уже давно привык показываться полуобнаженным перед
одетыми людьми, но в присутствии тщедушного доктора ему было неловко,
почти стыдно, за свое большое, мускулистое, сильное тело.
- Боюсь, доктор, не простудился ли, - сказал он
тонким, слабым и немного сиплым голосом, совсем не идущим к его массивной
фигуре. - Главное дело - уборные у нас безобразные, везде дует. Во время
номера, сами знаете, вспотеешь, а переодеваться приходится на сквозняке.
Так и прохватывает.
- Голова не болит? Не кашляете ли?
- Нет, кашлять не кашляю, а голова, - Арбузов
потер ладонью низко остриженный затылок, - голова правда что-то не в
порядке. Не болит, а так... будто тяжесть какая-то... И вот еще сплю
плохо. Особенно сначала. Знаете, засыпаю-засыпаю, и вдруг меня точно
что-то подбросит на кровати; точно, понимаете, я чего-то испугался. Даже
сердце заколотится от испуга. И этак раза три-четыре: все просыпаюсь. А
утром голова и вообще... кисло как-то себя чувствую.
- Кровь носом не идет ли?
- Бывает иногда, доктор.
- Мн-да-с. Так-с... - значительно протянул Луховицын и, подняв брови,
тотчас же опустил их. - Должно быть, много упражняетесь последнее время?
Устаете?
- Много, доктор. Ведь масленица теперь, так каждый день приходится с
тяжестями работать. А иногда, с утренними представлениями, и по два раза в
день. Да еще через день, кроме обыкновенного номера, приходится
бороться... Конечно, устанешь немного...
- Так, так, так, - втягивая в себя воздух и тряся головой, поддакивал
доктор. - А вот мы вас сейчас послушаем. Раздвиньте руки в стороны.
Прекрасно. Дышите теперь. Спокойно, спокойно. Дышите... глубже...
ровней...
Маленький доктор, едва доставая до груди Арбузова, приложил к ней
стетоскоп и стал выслушивать. Испуганно глядя доктору в затылок, Арбузов
шумно вдыхал воздух и выпускал его изо рта, сделав губы трубочкой, чтобы
не дышать на ровный глянцевитый пробор докторских волос.
Выслушав и выстукав пациента, доктор присел на угол письменного стола,
положив ногу на ногу и обхватив руками острые колени. Его птичье,
выдавшееся вперед лицо, широкое в скулах и острое к подбородку, стало
серьезным, почти строгим. Подумав с минуту, он заговорил, глядя мимо плеча
Арбузова на шкаф с книгами:
- Опасного, дружочек, я у вас ничего не нахожу, хотя эти перебои сердца
и кровотечение из носа можно, пожалуй, считать деликатными
предостережениями с того света. Видите ли, у вас есть некоторая склонность
к гипертрофии сердца. Гипертрофия сердца - это, как бы вам сказать, это
такая болезнь, которой подвержены все люди, занимающиеся усиленной
мускульной работой: кузнецы, матросы, гимнасты и так далее. Стенки сердца
у них от постоянного и чрезмерного напряжения необыкновенно расширяются, и
получается то, что мы в медицине называем "cor bovinum", то есть бычачье
сердце. Такое сердце в один прекрасный день отказывается работать, с ним
делается паралич, и тогда - баста, представление окончено. Вы не
беспокойтесь, вам до этого неприятного момента очень далеко, но на всякий
случай посоветую: не пить кофе, крепкого чаю, спиртных напитков и прочих
возбуждающих вещей.
-Понимаете? - спросил Луховицын, слегка барабаня
пальцами по столу и исподлобья взглядывая на Арбузова.
- Понимаю, доктор.
- И в остальном рекомендуется такое же воздержание. Вы, конечно,
понимаете, про что я говорю?
Атлет, который в это время застегивал запонки у рубашки, покраснел и
смущенно улыбнулся.
- Понимаю... но ведь вы знаете, доктор, что в нашей профессии и без
того приходится быть умеренным. Да, по правде, и думать-то об этом
некогда.
- И прекрасно, дружочек. Затем отдохните денек-другой, а то и больше,
если можете. Вы сегодня, кажется, с Ребером боретесь? Постарайтесь
отложить борьбу на другой раз. Нельзя? Ну, скажите, что нездоровится, и
все тут. А я вам прямо запрещаю, слышите? Покажите-ка язык. Ну вот, и язык
скверный. Ведь слабо себя чувствуете, дружочек? Э! Да говорите прямо. Я
вас все равно никому не выдам, так какого же черта вы мнетесь! Попы и
доктора за то и деньги берут, чтобы хранить чужие секреты. Ведь совсем
плохо? Да?
Арбузов признался, что и в самом деле чувствует себя нехорошо.
-Временами находит слабость и точно лень какая-то, аппетита нет, по вечерам
знобит. Вот если бы доктор прописал каких-нибудь капель?
- Нет, дружочек, как хотите, а бороться вам нельзя, - решительно сказал
доктор, соскакивая со стола. - Я в этом деле, как вам известно, не
новичок, и всем борцам, которых мне приходилось знать, я всегда говорил
одно: перед состязанием соблюдайте четыре правила: первое - накануне нужно
хорошо выспаться, второе - днем вкусно и питательно пообедать, но при этом
- третье - выступать на борьбу с пустым желудком, и, наконец, четвертое -
это уже психология - ни на минуту не терять уверенности в победе.
Спрашивается, как же вы будете состязаться, если вы с утра обретаетесь в
такой мехлюзии? Вы извините меня за нескромный вопрос... я ведь человек
свой... у вас борьба не того?.. Не фиктивная? То есть заранее не
условлено, кто кого и в какое состязание положит?
- О нет, доктор, что вы... Мы с Ребером уже давно гонялись по всей
Европе друг за другом. Даже и залог настоящий, а не для приманки. И он и я
внесли по сто рублей в третьи руки.
- Все-таки я не вижу резона, почему нельзя отложить состязание на
будущее время.
- Наоборот, доктор, очень важные резоны. Да вы посудите сами. У нас
борьба состоит из трех состязаний. Положим, первое взял Ребер, второе - я,
третье, значит, остается решающим. Но уж мы настолько хорошо узнали друг
друга, что можно безошибочно сказать, за кем будет третья борьба, и тогда
- если я не уверен в своих силах - что мне мешает заболеть или захромать и
так далее и взять свои деньги обратно? Тогда выходит, для чего же Ребер
боролся первые два раза? Для своего удовольствия? Вот на этот случай,
доктор, мы и заключаем между собой условие, по которому тот, кто в день
решительной борьбы окажется больным, считается все равно проигравшим, и
деньги его пропадают.
- Да-с, это дело скверное, - сказал доктор и опять значительно поднял и
опустил брови. - Ну, что же, дружочек, черт с ними, с этими ста рублями?
- С двумястами, доктор, - поправил Арбузов, - по контракту с дирекцией
я плачу неустойку в сто рублей, если откажусь в самый день представления,
хотя бы по болезни, от работы.
- Ну, черт... ну, двести! - рассердился доктор. - Я бы на вашем месте
все равно отказался... Черт с ними, пускай пропадают, свое здоровье
дороже. Да наконец, дружочек, вы и так рискуете потерять ваш залог, если
будете больной бороться с таким опасным противником, как этот американец.
Арбузов самоуверенно мотнул головой, и его крупные губы сложились в
презрительную усмешку.
- Э, пустяки, - уронил он пренебрежительно, - в Ребере всего шесть
пудов весу, и он едва достает мне под подбородок. Увидите, что я его через
три минуты положу на обе лопатки. Я бы его бросил и во второй борьбе, если
бы он не прижал меня к барьеру. Собственно говоря, со стороны жюри было
свинством засчитать такую подлую борьбу. Даже публика и та протестовала.
Доктор улыбнулся чуть заметной лукавой улыбкой. Постоянно сталкиваясь с
цирковой жизнью, он уже давно изучил эту непоколебимую и хвастливую
самоуверенность всех профессиональных борцов, атлетов и боксеров и их
наклонность сваливать свое поражение на какие-нибудь случайные причины.
Отпуская Арбузова, он прописал ему бром, который велел принять за час до
состязания, и, дружески похлопав атлета по широкой спине, пожелал ему
победы.
СЛЕДУЮЩАЯ
СТРАНИЦА
